Берегись: я твой - стр. 3
Я почувствовал, как саднит лицо, дотронулся рукой и увидел кровь. Первый слабый вдох прорезал лёгкие.
– Губу разбили, скоты.
Лизка стащила платок с головы и прижала к моему горячему лицу. Я понимал, что должен либо проводить её, либо пригласить зайти. Идти было не слишком близко, и голова кружилась, а позвать в гости – стыдно. Стыдно тащить её через наш вонючий подъезд, под аккомпанемент хриплого храпа соседей. Было унизительно думать о том, что она увидит облупленные стены и почувствует запах нищеты, навсегда въевшийся в штукатурку. Я не хотел, чтобы она смотрела на меня, как на тех, кого следует обходить стороной. Хорошо, хоть у матери давно нет никакого сожителя, да и не пьёт она теперь. Но всё равно – в свою комнату гостью вести – мимо спящей матери красться. На кухню – не убрано и ремонта сто лет не было. Никаких тебе сахарниц с салфетницами. Прислушался к себе – нет, плестись до Лизкиного дома не смогу. Одну её тоже не отпущу. Пока я мучительно раздумывал, она стёрла с моего лица кровь и спросила:
– Испугался за меня, да? Что у тебя общего может быть с такими уродами?
Я обрадовался этому вопросу, потому что весь наш дом и подъезд считались никудышными. И все жильцы как бы заодно с ним. Хотя жили там и нормальные люди, даже учительница из нашей школы. Но всё равно – этот дом был как клеймо. Значит, Лизка не считает, что я с этими гопниками одного розлива.
– Слушай, Горячева, а ты чего ночами по улицам ходишь? Да ещё одна! Тебе лет сколько? – я попытался перевести тему.
– Мне восемнадцать. Я замёрзла. Можно мне зайти или мы соседям всё расскажем? – кивнула она на окно.
Сил раздумывать уже не было, и пришлось открыть дверь. Пока умывался, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить мать, Лизка сварила кофе в кастрюле.
– Извини, турки не нашла.
Я махнул рукой. Сомневаюсь, что у матери когда-либо вообще была турка. И обессиленно плюхнулся на диван.
– Давай обработаю? Перекись есть?
– Не надо, Лиз. Я промыл.
– Жень, давай поедим? Я ужасно голодная и перепугалась.
Мы ели бутерброд на двоих, и Лизка рассказывала, что неплохо закончила школу, поступила в университет, куда и собиралась. Ей нравится, вот сдала сессию и приехала проведать семью и подружек. Дверь скрипнула. На пороге замерла мать. В привычном выцветшем халате и с волосами, собранными в реденький пучок. Глаза, привыкшие к полутьме, щурились от света лампочки под потолком.
– Женька? – голос хриплый спросонья. Взгляд скользнул по моему лицу с разбитой губой и уткнулся в Лизу.
Та обернулась. В руке – чашка с отбитой ручкой. Она не смутилась, улыбнулась. Слишком широко для нашей задымлённой кухни. Слишком ярко.
– Здравствуйте, Людмила Михайловна! – голос звонкий, как удар стекла о кафель в этой тишине. – Извините, что разбудили.
Я с лёгким смешком наблюдал, как мать открыла рот. Закрыла. Снова открыла. Похоже на рыбу, выброшенную на берег. Взгляд снова метнулся от моего помятого лица к Лизке.
– Лизочка? Ты как здесь? – Она сделала шаг вперёд, но будто споткнулась о порог, стесняясь себя и своего вида.
Лиза, не теряя дурацкой улыбки, сделала шаг навстречу и протянула матери кружку с кофе.
– Вы не переживайте, Людмила Михайловна! – она тараторила с преувеличенной бодростью, но я увидел, что Лиза мгновенно оценила ситуацию. – Женя поскользнулся – гололёд же там. Прямо эпидемия падений! – она нервозно хихикнула. – Я как раз мимо шла, помогла подняться, уже ухожу.