Берегини - стр. 74
А у Йорунн все плыло перед глазами и горечь во рту была такая, словно полынной настойки выпила. Кровь стучала в висках: злодей, предатель, змей ядовитый! И вдруг из горячечного омута всплыли в памяти слова, сказанные двергами:
«Бойся ядовитого змея!»
Стало быть, вот о ком духи ее упреждали! Недаром же «орм» на языке северян означало «змея»!
Что-то еще крутилось в голове, пыталось выбраться наружу из глубины памяти… а что — она так и не сумела понять. Девушка задумалась. Увидеть бы, что на палубе творится, знак бы подать тем, кто еще верен конунгу, ведь не может такого быть, чтобы все на снекке предали своего вождя! Йорунн закрыла глаза, постаралась прогнать лишние мысли, протянула к небу невидимые руки.
Великая Мать, услышь меня! Не оставь дочерей своих в беде, вразуми, путь укажи! Помоги мне, Матушка родимая!
.
Свою двенадцатую зиму Ормульв Гуннарссон помнил очень хорошо, потому что этой холодной, ветреной зимой умерла его мать.
Глухой кашель начал мучить ее еще с осени, а когда выпал снег и ударили морозы, она сделалась совсем слабой и почти не вставала, замерзая даже под двумя теплыми одеялами. Ведунья заваривала для матери разные травы, прикладывала ей к груди нагретый камень — все это лишь ненадолго отгоняло болезнь, но излечить полностью не могло. Каждый вечер Ормульв подолгу сидел рядом с ней, держал ее холодную руку в своих ладонях и просил всех известных ему богов, чтобы мать выздоровела.
Но однажды среди ночи Ормульва разбудили и сказали ему, что мать умирает и зовет его попрощаться.
Бедная женщина металась в бреду и с трудом узнала своего сына. Она все силилась что-то сказать ему, но голос уже не слушался, горло хрипело, и мальчик, в отчаянии склонившийся над ней, сумел расслышать только несколько слов: «сынок, твой отец», «Торлейв конунг», «его сыновья» и «братья».
Если бы рядом был всеведущий Сакси, он бы передал Ормульву то, что шептала тогда умирающая мать. А она пыталась сказать вот что: «Сынок, твой отец отдал жизнь за Торлейва конунга, и ты будь верен ему, потому что конунг всегда заботился о тебе и его сыновья тебе как братья».
Но Сакси в ту пору еще не родился. А юный Гуннарссон крепко запомнил сказанное и истолковал его по-своему…
.
На исходе второго дня пути Ормульв хёвдинг стоял на корме возле рулевого весла, когда один из сидевших впереди хирдманнов приподнялся и крикнул:
— Датские корабли!
Стараясь не выдать тревоги, Ормульв вгляделся в паруса двух показавшихся вдали драккаров. Точно, датчане. Один парус с белыми и синими полосами был ему хорошо знаком: корабль принадлежал Вилфреду хёвдингу. Второй, черный, с красным полотнищем, реявшим на мачте, он видел впервые.
— Это Вилфред Скала, — сказал, успокоившись, Гуннарссон. — И еще кто-нибудь из готландских хёвдингов. Наверное, возвращаются с альтинга к себе домой.
— Это драккар не Вилфреда, а его сына, — проговорил у него за спиной Торд. — Я видел его прошлой весной, когда Инрик впервые вышел на нем в море. Красивый корабль.
Хёвдинг помолчал немного, затем негромко сказал кормщику:
— Хорошо бы проплыть мимо них как можно скорее.
Все знали, что Ормульв недолюбливает датчан, поэтому Торда не удивили слова хёвдинга. Его больше удивляло то, что Ормульв уже который день никого не подпускает к своей палатке, кроме двух верных людей, да и сам заглядывает туда лишь изредка. И еще среди ночи ему показалось, будто он слышит доносящийся оттуда женский плач.