Белый шейх: путь мести - стр. 9
Ирина подошла к мужу, прижалась лбом к его плечу. За окном зажглись первые фонари, их свет дрожал в слезах на ее ресницах.
– Он так похож на твоего отца. – Прошептала Ирина. – Такие же упрямые глаза…
Георгий молча обнял жену. В комнате Антона музыка стихла, послышался скрип кровати – сын лег спать. Тишина воцарилась хрупкая, временная, как перемирие перед боем.
– Завтра, – сказал Георгий, глядя в темное окно, где отражалась их с Ириной пара, – завтра я поговорю с ним по—мужски. Без истерик. Пусть знает – какой бы выбор он ни сделал… – Голос его дрогнул, – мы его любим.
Ирина кивнула, сжимая его руку так крепко, что побелели костяшки пальцев. В доме Белошеховских наступила ночь – тревожная и щемящая, как та нота, что еще звенела в ушах после песни.
Антон сидел на краю кровати, собирая рюкзак, когда в дверь осторожно постучали.
– Войди. – Громко произнес он,
Дверь скрипнула, и на пороге появился Георгий Николаевич. Он стоял нерешительно, будто впервые за долгие годы не знал, как начать разговор с собственным сыном. В руках он держал две чашки – дымящийся чай с лимоном и крепкий, почти черный кофе, который Антон начал пить с прошлого года, подражая тренеру Шмелевскому.
– Мать спать уложил. – Глухо произнес отец, протягивая чашку. – Решил… поговорить.
Антон молча взял кофе, почувствовав, как обжигает пальцы даже через фарфор. Отец опустился на табурет у рабочего стола, заваленного учебниками по арабскому и потрепанными тетрадями с конспектами. Его взгляд зацепился за открытую страницу – там между строчек арабской вязи Антон карандашом вывел: "Если не я, то кто?"
Тишина затягивалась, прерываемая только потрескиванием радиоприемника – в эфире тихо играл "Голос Америки", заглушаемый помехами.
– Ты… – Георгий Николаевич начал и сразу запнулся, поправив очки. – Ты понимаешь, что там может быть?
– Да. – Антон отхлебнул кофе, чувствуя, как горечь разливается по языку.
– Нет, – отец резко встал, задев стол. Чашка звонко дрогнула. – Ты не понимаешь! Ты думаешь, это как у деда – враг в поле, товарищи рядом, Родина за спиной. Там всё иначе.
Он зашагал по комнате, его тень огромная и беспокойная металась по стенам.
– Там дома с плоскими крышами, где каждый мальчишка с гранатой. Там колодцы с … – голос его сорвался, – в них находят тела наших. Связанных и истерзанных.
– Я знаю. – Антон стиснул чашку так, что пальцы побелели.
– Откуда? – отец резко обернулся. – Из рассказов Шмелевского? Из книжек Лозовского?
– Да! – Антон вскочил, и чашка с грохотом упала на пол. Фарфор не разбился, но коричневая лужа поползла по полу. – А откуда знал дед, когда в семнадцать лет на танк запрыгивал? Ему тоже кто-то рассказывал?
Георгий Николаевич замер. В его глазах мелькнуло что-то, что заставило Антона внутренне сжаться – не гнев, не раздражение, а.… страх. Настоящий, животный страх.
– Дед, – отец говорил медленно, словно выдавливая каждое слово, – видел, как его сестру расстреляли в октябре 41—го. Он пошел не за геройством. Он пошел за смертью.
Тишина повисла плотная, как вата. Где-то за стеной капал кран – ритмично, как метроном.
– А ты… – отец вдруг сел на кровать, сгорбившись. – Ты за чем?
Антон смотрел на свои руки – крепкие, с выступающими венами, руки боксера. Неужели они действительно могут убить?