Баавгай Чоно. Медведь с волчьим сердцем - стр. 8
Толмач лежал, навалившись грудью на шею кобылы и обняв её обеими руками. Когда все остановились, лошадь продолжала идти вперёд. Нукер подъехал, взял за поводья.
– Плохо, – сказал второй нукер, осмотрев шатавшегося на лошади Мишку и толмача. – Надо лекаря искать. Сильный ты, Баавгай, но волк тебя плохими зубами кусал. Грязные зубы, болезнь приносят. Нужно было сразу огнем прижечь. А толмач совсем плохой. Дороги не видит.
Ничем помочь не могли ни нукеры, ни венецианцы, и потому двинулись дальше. Нукер ускакал на разведку и вскоре вернулся, сообщив, что почуял запах дыма. Дым в степи – это тепло очага, это похлёбка с мясом, это люди, которые могут помочь. Если, конечно, это не вражеский стан или пепелище сожжённого селения. Тогда никакой помощи не дождёшься.
Разведчик повёл товарищей туда, где обнаружил людей. Когда Баавгай уже едва не падал наземь, а толмач и вовсе был без сознания, кулем лежал на холке лошади, вышли к кочевью скотоводов.
Семь худеньких шатров стояли в степи. Бегали меж ними голые чумазые дети, невдалеке паслись овцы. Стреноженные кони косили глазами на гостей, запах дыма и вареного мяса разносился по всей округе.
Увидев непрошеных гостей, кочевники насторожились, приготовили оружие, но нукер успокоил жестом, а Николо показал выданную ханом Берке пайцзу.
– Знахаря надо, – сказал нукер. – Волки на нас ночью на пали. Мы не враги, ничего худого вам не сделаем. Нам помощь нужна.
Баавгай спешился и чуть не упал, ноги не держали. Двое подошедших скотоводов подхватили под руки и подвели к ближайшему шатру. Ещё двое сняли с лошади толмача, который был без сознания, и понесли туда же. Двое других стали рассматривать волчьи шкуры, которые предложили за помощь.
Баавгая уложили на устланный сухой травой пол, какая-то старуха подошла, помогла снять рубаху, размотала тряпьё, которым перевязал Николо.
– Грязная рана, – сказала. – Надо мыть и прижечь. Огонь лечит.
Толмача тоже осмотрела. Рана хоть и не была такой глубокой, как у Баавгая, но выглядела хуже – почернела, а рука распухла и стала чуть ли не в два раза больше. Сам он лежал и тяжело дышал, не открывая глаз и не воспринимая ничего вокруг. Мишка тоже чувствовал себя худо, но соображал и понимал, что происходит. Тело уже не просто горело, а превратилось в пылающий горн, Баавгаю казалось, что он объят жарким огнём.
Старуха оказалась не лекарем, а шаманкой. Что-то шептала, дула на воду в глиняной чашке, жгла травы и водила ими у лица Баавгая. После принялась за рану. Промыла, припечатала раскалённым лезвием ножа так, что Баавгай взвыл от боли по-волчьи. Затем достала мешочек с перемолотыми травами, перемешала с жиром и густо наложила на горящее от боли плечо.
Легче не стало, но Мишка надеялся, что её врачевание поможет. Закрыл глаза, чувствуя, как жар продолжает ползти по всему телу и слушал, как шаманка стала возиться с толмачом. Когда старуха прижгла рану, тот не издал ни стона. Толмач уже был по ту сторону жизни, и только чудо могло вернуть его. Баавгай почувствовал, что смерть вот она, рядом, стоит протянуть руку – и уведёт за собой.
Мишка пытался остаться по эту сторону, тщетно силился не засыпать, но всё же веки смежились, и он провалился в забытье. Сквозь сон доносился голос старухи. Что-то говорила, то громко, то почти шёпотом, будто взывала к своим богам. Голос её становился то молодым и звонким, то старческим и трескучим. Слов Баавгай не разбирал, а может быть, старуха говорила на незнакомом языке.