Архив изъятых голосов - стр. 4
Он скользнул в узкий зазор между ржавыми вентиляционными обшивками, словно поднырнул под дыхание самого здания. Воздух там пахнул остывшим озоном и металлической пылью, смесью, в которой смешались машинный выдох и память о перегоревших токах. В тот же миг он понял, с кристальной ясностью: этот лаз был слишком тесным для бегства. Оператор-пружина, тот самый, кто уже вышел на след, обязательно последует за ним, не из желания поймать, а по приказу алгоритма, который не знал слова «отказ» и не признавал пауз.
По обеим сторонам шахты стояли два гигантских вентилятора, когда-то служивших бронхиальной системой этого уровня. Их лопасти, изогнутые и изношенные, давно перестали вращаться: теперь они торчали недвижимо, как расклёванные крылья мёртвых птиц, забытых в чертогах дыхания. Между ними тянулась шахта обслуживания, всего полметра шириной, без перил и защиты, спускавшаяся в чёрную, как перегоревший монитор, глубину. Дно терялось в непроницаемой мгле, но в самой её сердцевине будто таился зов: не капкан, а старинный люк, приглашение к иному сценарию.
Он ступил вперёд, и решётка под его подошвой заскрипела, как дряхлая нота на потрёпанном инструменте. Её держали всего два истончившихся болта, словно судьба сама предложила выбор: довериться ей или обрушиться.
Он прижал коробку к груди. Вибрации, прежде походившие на лёгкое покалывание, теперь превратились в почти болезненный зуд: ткань, в которую была завёрнута коробка, казалась живой и пыталась прорости сквозь его пальцы, как если бы воспоминание цеплялось за кожу, требуя остаться. Под крышкой коробки дремала музыка, ещё спящая, но не инертная: она пульсировала в унисон с его сердцем, как нерв, чутко реагирующий на приближение шока.
Из-за спины донёсся характерный, липкий шёпот репульсивных сапожных накладок: «…три… два…». Оператор приближался, не торопясь, но неотвратимо. Он ждал команды. В следующее мгновение из щели вырвался тонкий, почти невидимый лазер-прожектор, как игла, впившаяся в пространство, чтобы сканировать его до последней молекулы.
– Третий щелчок, – тихо озвучила Тень, и её голос казался глухим эхо изнутри кости. – Сейчас ИскИн решит: лучше обрушить ход, чем потерять контроль.
Он опустил ладонь на решётку. Металл под пальцами отозвался хрупкостью, напоминая сахар, готовый осыпаться от одного вздоха. Из глубины, снизу, пахнуло влагой и затхлым архивом – запахом бумажного прошлого, которое, несмотря на все усилия, не удавалось вытравить. Вспомнились старые схемы: под этой точкой тянулся горизонтальный дренаж метров сорок сырого туннеля, ведущего к подвалу типографии, в которой когда-то, до эпохи фильтров, печатали «молитвенники смысла». Если повезёт – если решётка выдержит, он сможет уйти. Там, внизу, плотная радиотень укроет его от слежки: ИскИн услышит только собственное отражение.
– Слушаем, – прошептал он – почти не себе, а коробке.
И она отозвалась. Не звуком, но дрожью, как будто в ней дёрнулась тугая струна. Лопасти ржавых вентиляторов за его спиной вздрогнули, словно пробуждаясь, и дали слабый, тянущийся низкий аккорд, как дыхание старого органа. Оператор среагировал: за его маской вспыхнул сигнал «§» – запрос на усиление, тревога в цифровом эквиваленте страха.
И тогда он решился на то, чего боялся любой носитель архива: он открыл защёлку коробки. Лепестки ткани, словно цветок на голосе рассвета, сами разошлись. Крышка не скрипнула, она выдохнула звук, тихий и полный смысла, аккорд минорной квинты, едва уловимый, но точный, как шёпот у уха любимого в предсмертный миг.