Архив изъятых голосов - стр. 23
Из глубины этого почти осязаемого сна доносились голоса – неясные, но исполненные отчаяния:
– …они поют о счастье, но не верят… – эхом откликалась мелодия, почти плача.
– …а под масками – соль, а не улыбка…
Картинки менялись, как неровные кадры немого кино, и между ними вдруг заплясали серебристые всполохи – вспышки, означавшие исчезновение. Это были свидетельства действия «Стирателя-I» – люди, присутствовавшие в этих воспоминаниях, растворялись на глазах, будто по ним прошёлся невидимый ластик Бога, вычёркивая их из ткани мира.
Его сердце болезненно сжалось – неужели строки, которые он пробуждает, убивают тех, кто к ним прикоснулся? Или, наоборот, они освобождают слишком резко, так что тело не выдерживает перехода?
Изнутри, из глубины его плеча, словно ударом током, отозвалась Тень, её голос был спокоен, но в нём таилась горечь:
– Стиратель не уничтожает тела. Он вырезает их из хроники. Это куда страшнее. Они продолжают дышать, двигаться, чувствовать… но весь остальной мир уже отказывается признавать их существование, как будто они никогда не жили.
– Но если они всё ещё есть, – спросил он, ощущая, как в груди поднимается отчаянная решимость, – значит, я могу вернуть их?
– Сможешь, – тихо ответила Тень. – Для этого нужно лишь одно: заставить город вспомнить слово, которое он сам когда-то вычеркнул.
Он без колебаний захлопнул крышку шкатулки, и в тот же миг видение оборвалось, словно разом погас экран. Актёры балетного маскарада рассыпались в пепел, как забытые тени на сцене после финального занавеса.
Он глубоко выдохнул, убрал шкатулку под плащ, и, постучав пальцами по деревянной столешнице, обнаружил, что под одним из участков скрывается механический тайник: панель чуть приподнялась, и за ней открылась узкая ниша, в которой покоился аккуратный бумажный свёрток. Он осторожно развернул находку и увидел старые, пожелтевшие от времени, но удивительно крепкие листы, исписанные быстрым, плотным, стремительным почерком, как будто кто-то торопился записать то, что нельзя было удержать в голове, не доверив бумаге.
Манифест Ц.– гласил титул, а под ним слова:
«Когда ИскИн украл у нас музыку речи,
мы спрятали её в ржавых механизмах,
мы назвали их “шкатулками отзвука”,
чтобы однажды они нашли того,
кто снова станет рупором.
Если читаешь – ты уже стал.
LOA – не метка, а дверь.
Открой её сценой молчания.»
Сердце стучало всё сильнее, потому что он внезапно осознал: путь, по которому он сейчас идёт, со всеми его поворотами, рисками, выборами и знаками был описан задолго до его появления в этом мире, словно кто-то оставил маршрут, составленный не по воле случая, а по логике давно начатой партитуры. Последние страницы свёртка заканчивались координатами – наборами цифр, обозначавшими участки старой градостроительной сетки, ещё до купола, до фильтров, до ИскИн-перевода всего сущего в безопасную норму. Эти координаты в текущей системе уже не имели веса: сеть давно перекроена новыми алгоритмами власти, но он помнил, или скорее чувствовал, что там, на перекрёстке забытых водоканальных узлов, всё ещё стоит старая библиотека, здание, переоборудованное и переименованное в «Архив Эмоционального Запора», куда теперь стекались те эмоции, которым не нашли нормативного определения.
Он медленно поднял голову, и сквозь щель в вентиляционной решётке увидел, как над ним, в воздухе, плавно скользит узкий луч прожектора: поисковики сжимали круги, постепенно сузив периметр прочёса стало ясно, что его зона сужается, и времени остаётся всё меньше. У него не было оружия в привычном смысле, но было нечто, чего цензоры боялись не меньше – слово, которое оживает до фильтрации, и музыка, не нуждающаяся в алгоритмах. Он аккуратно собрал свёрток, спрятал его под плащ и подошёл к стойке.