Архив изъятых голосов - стр. 24
Перед тем как покинуть это место, он нашёл на полу крошечный маркер, старый, но ещё пишущий и, чуть наклонившись над барной стойкой, где пыль уже достигала толщины человеческого пальца, аккуратно вывел фразу: «Не бойся играть». Написанное он прикрыл перевёрнутой кружкой, той самой, в которой застыл сгусток, напоминающий гробик, и, если кто-нибудь случайно поднимет её в будущем, ИскИн вновь содрогнётся: от нарушения, от живого, от того, что просочилось сквозь контроль.
Вернувшись в тоннель, он начал подъём по винтовой, тускло освещённой аварийной лестнице, ведущей к техническому выходу на поверхность. Его шаги отдавались равномерным эхом, но он уловил, что на этот раз в этих звуках нет ни преследования, ни страха – погоня, по всей вероятности, отрезала другой сектор, и город, как организм, занятый самоперенастройкой, брал паузу, перекраивая ловушку.
Когда он, наконец, выбрался наружу, его встретила безлюдная улица, над которой в вечернем воздухе раскачивались массивные дугообразные неоновые конструкции с убаюкивающим слоганом: «Дыши медленно, думай ясно». Было то самое время суток, когда купол переходил на режим «терапевтических сумерек», и весь город погружался в мягкое, фиолетово-серое освещение, специально подобранное, чтобы снижать тревожность, успокаивать спонтанные импульсы. Асфальт под ногами отбрасывал цветные пятна от фасадных экранов, и эти блики казались мазками на ещё пустом, незаписанном холсте.
Он шёл, погружённый в свои мысли, пока вдруг не заметил, что негромко, почти неосознанно, мурлычет под нос мотив из шкатулки – минорный, щемящий, неожиданно близкий, как будто он звучал внутри самого тела. Тень, всё ещё рядом, пошевелилась у плеча и с мягкой иронией пробормотала:
– Поющее сердце звучит громче, чем любой мегафон, особенно в мире, где господствует тишина.
На ближайшем перекрёстке он остановился: навстречу ему вышел человек – высокая, одинокая фигура в серебристом костюме оператора, тот самый, с которым он уже сталкивался. Теперь он был без шлема: тот держался у него в руке, как надоевший реквизит или снятая маска. Лицо оператора выглядело усталым, даже опустошённым, но в его глазах блестело что-то неуловимое – искра, которую в этом городе давно считали опасной: любопытство, не подконтрольное протоколу.
– Я должен тебя арестовать, – произнёс оператор, и в его голосе слышалась странная, необъяснимая мягкость, будто он сам сомневался в сказанном.
– Должен, – с лёгкой иронией кивнул он. – Но ведь ты пришёл один. Без группы.
– Да, – кивнул тот, не отводя взгляда. – Я захотел понять. Потому что твоё слово… оно вызвало во мне нечто… не по протоколу. – Он чуть виновато улыбнулся, словно извиняясь за то, что чувствует. – Я в детстве писал. Писал стихи, записки, даже пьесы. А потом, когда систему запустили просто перестал.
Герой молча вынул из-под плаща блокнот и протянул его оператору, открыв на первой странице, той самой, где было выведено: «Я пришёл слишком рано». Оператор провёл пальцем по этим словам, будто проверяя их на подлинность, и тут же его пальцы дрогнули:
– Это… невозможно описать. Оно как будто… живое.
– Оно и есть живое, – ответил герой спокойно. – Потому что оно не прошло через фильтры. Оно дышит напрямую, как мы раньше.
Оператор поднял на него глаза, в которых уже не было ни приказа, ни угрозы: