Архив изъятых голосов - стр. 17
Он осмотрел дверь с гербом «Потеря». Замок срезан, но электрозащёлка не давала распахнуть створку. На панели мигал тусклый статус: «ПОРОГ ЭХО-0 %». Это барьер: за дверью абсолютная анэкоика, могила звука – печь, где уничтожали аудиокодированные эмоции. Шлемы поисковиков едва ли пройдут в такую зону: нет обратного сигнала, нет алгоритмической пищи.
Червь решения прожёг мгновенную дыру: если зайти внутрь, шкатулка сможет звучать, не тревожа датчиков снаружи, и он, впервые, выслушает фрагмент полностью. Только тогда женщины, мальчик с перевязью и девочка-музыка обретут язык, а после, в этой же зоне сгорит его тепловой след: погоня потеряет саму возможность искать.
Он вынул визитку-ключ «Ц.», и коснулся клеммы щелью в панели. Микрорезонатор и шкатулка затрепетали унисонно. Индикация сменилась: «ПОРОГ ЭХО-ШТИЛЬ». Раздался глухой щелчок, дверь отошла на ладонь.
Пыль формалина ударила в лицо, пахнула ушедшими годами стерилизованных слёз. Он оглянулся: в конце тоннеля вспыхнул луч фонаря, ищущий цель. Времени хватало только на шаг.
Проведи их наружу, – тихо попросил он Тень.
Тень шевельнулась вдоль стены, растекаясь в чёрный ртутный шлейф. Фонари поглотил оборот застывшего угла.
Он нырнул, дверь закрылась, и стала глухой плитой. Внутри ощущался полный вакуум эха, чувство, будто зажил между секунд. Шкатулка раскрылась без сопротивления: всё внутри просило воздуха.
Звучание третьего зала разлилось, как первая вода по сухой русловой трещине. У когтей темноты загорелся слабый пурпурный свет, отражая человеческие силуэты, теперь он видел их без стекла: десятки, у каждого своя рана, но все держат инструмент, молча просят слуха.
Он медленно вдохнул, и на выдохе проговорил первое своё, настоящее:
– Говорите. Я останусь пустым сводом, пока хватит крови и слов.
Купол плотного воздуха далеко наверху дрогнул, прислушиваясь, а за герметичной дверью поисковая бригада билась в белый шум: приборы, лишённые эха, показывали пустой коридор, будто человека и его след внезапно вычеркнули ластиком из нормированного мира.
Коридор вёл вниз пологими волнами, словно его когда-то проломили не строители, а подземная река. Своды дышали холодом, известка отслаивалась чешуёй; за очередным поворотом сырость сгустилась в густой туман – воздух здесь был почти плотью, а звук шагов тонул, будто в каше.
Карточка «Дальше» в ладони билась слабым импульсом, будто шептала собственным крошечным сердцем. Он прижал её к шкатулке: две пульсации соединились, и механизм внутри коробки ответил едва слышным «диннг-диннг», как настройщик, который проверяет, правильно ли натянута струна перед великим концертом.
Пройдя ещё десяток метров, он увидел отблеск медного света: узкая ниша, в которой висела старая противопожарная колба. Колбу давно разбили, стекла не было, только латунная рамка и пустое гнездо. Но к задней стенке ниши кто-то приклепал лист чертёжной бумаги, а на нём тушью, будто раскалённой проволокой, был выведен схематичный план: ТОННЕЛЬ ИКОНОГРАФИИ – стрелка – КРИО-ХРАНИЛИЩЕ «НЕЗАПИСАННЫХ».
Он вспомнил, как о крио-хранилищах упоминал профессор-иконограф. Там, в ледяных капсулах, консервировали «опасные символы», которые не успели удалить из языка, но и произносить их вслух было запрещено. Если колыбельная говорила о рождении, а больница о потерянном голосе, значит, дальше ждёт символ, лишённый даже имени: знак, который вырезали до скелета, чтобы никто не прочёл.