Ангел для Нерона. Дочь зари - стр. 30
– Кто я, если не ваш ангел зла? – прошептала она, когда Петр поднес чашу с водой и провел крест-накрест по ее волосам, повторив вслух ее имя и какие-то молитвы.
– Ты не он! Пока! Ты такая же дочь бога, как все другие.
– Всех остальных не жжет огонь изнутри. Они живут и дышат свободно, даже если они рабы. А внутри меня как будто тюрьма, в которой заточено пламя. И оно меня сжигает… изнутри.
Другие члены общины не смели к ней приблизиться. Рядом был только Петр. Ликия ушла.
– Ты говоришь, что мои страдания могут быть из-за лица… – Октавия посмотрела в упор на Петра. – Лица ангела зла, которое я ношу, потому что оно с рождения мое.
Не маска из золота, которую во снах она держала в руке и которая усмехалась ей, а ее собственное лицо. Его не снять, как маску. Его можно содрать только вместе с кожей.
Октавия молча следила за тем обрядом, который Ликия назвала причастием. С ним вроде бы отпускались все грехи, и человек очищался от зла. Это был всего лишь кусочек хлеба, смоченный вином, и все члены общины принимали его спокойно. Но едва Петр вложил его ей в рот, как язык обожгло. Октавия отпрянула.
– Все будет хорошо!
Но она уже не верила мудрым словам старца. В ней одной он мог ошибиться. Есть такие проклятые, которых нельзя спасти. Оставшиеся в подвале люди смотрели на нее с бесконечным подозрением. И ей снова показалось, что среди них в самом далеком и темном углу она видит обжигающе красивого незнакомца, от вида которого все внутри сжимается от невыносимой боли. Его высокомерие и зло исходящее от него поражало. И, кажется, что тело его было не вполне человеческим, обрамленным крыльями и частично покрытым золотой чешуей, как у дракона. Тем не менее, физическое влечение к нему оказалось бесконечным и мучительным. Его видела она одна. Если б другие увидели, они бы тоже сошли с ума при взгляде на него.
Почему его видит она одна? Неужели, правда, из-за своего сходства с падшим ангелом Денницей? Октавия мельком видела свое отражение в чаше с водой. Оно было неестественно-бледным и каким-то нечеловеческим. Дождавшись, пока все уснут, она достала нож. На собрании им разрезали хлеб. Лезвие было очень острым. Кто-то даже поранился об него, и капелька крови запеклась на острие.
– Его лицо! Лицо ангела зла! – все еще звучало у нее в ушах. Она закрывала глаза и снова видела людей, которые отворачивались от нее или смотрели с ужасом. Если все ее мучения из-за лица, то от него можно избавиться. Это был отчаянный шаг, но она думала всего лишь миг, прежде чем поднести нож к своему лбу.
Боль оказалась обжигающей. Человек, не испытывавший внутренних обжигающих мучений, ее бы просто не выдержал. Октавия сделала все быстро, как только могла. Пролилось много крови. Кровь осталась на убогой лежанке, куда она упала, прежде чем потерять сознание.
Окровавленный нож выпал из ее руки и звякнул об пол. Вероятно, ей только приснилось, что клочки содранной с ее лица кожи, вспыхнули огнем и сгорели, еще раньше, чем упали на пол.
Она спала долго, и ей снилось, что она стоит на краю утеса, а под ним простирается Рим. Золотая маска на витой длинной ручке ухмылялась в ее руках, как живая. Она меняла мимику, изображая то трагедию, то комедию. И под конец она запела красивым звучным голосом, от которого содрогнулся и начал рушится огромный город внизу. Небеса взорвались огненной бурей. Во сне Октавия обернулась и заметила, что на краю утеса есть каменный выступ, похожий на жертвенник, а нем лежит грациозное существо с крыльями и золотистой головой. Оно смотрело на Октавию ее собственными глазами и улыбалось ей такими же губами, как у нее. Когда утес рухнет, оно улетит, а Октавия погибнет. Золотая маска вдруг вырвалась из рук Октавия, проворно, как птица, и прильнула к ее лицу так, что было не оторвать.