Анатомия американского национализма - стр. 38
Как писал Герман Мелвилл (1819–1891), «мы, американцы, особый, избранный народ, Израиль нашего времени. Мы несем миру ковчег свобод. Бог предназначил наш народ для великих дел, и человечество ждет их от нас. Великие дела живут в наших душах. Остальные народы вскоре окажутся позади нас. Мы – первопроходцы человечества, авангард, направленный, чтобы пройти через пустыню и проторить свой путь в Новом Свете»>115.
Как пишет известный историк религии Конрад Черри, «развитие темы избранного народа в Германии и США в период между 1880 и 1920 годами иллюстрирует изменчивый характер мифа о религиозном национализме. Он оказался способен вобрать в себя особенности некоторых библейских и небиблейских образов, не утратив своей силы воздействия как мифа». В настоящее время отличие состоит в том, что в Германии этот миф был полностью уничтожен (по крайней мере в его националистической форме) трагическими событиями 1933–1945 годов. В значительной степени это утверждение верно также и в отношении остальной части Западной Европы. В Соединенных Штатах этот миф все еще жив>116.
Протестантская форма этого мифа существовала в XVI и XVII веках в Голландии, Швеции и Великобритании еще до того, как этот миф мигрировал в Соединенные Штаты. Согласно высказыванию Джона Мильтона, сделанному им в середине XVII века, «пусть Англия не забывает, что она первой стала учить другие народы, как надо жить». Оказавшись в Америке, данный миф способствовал явному отождествлению этой страны с библейским Израилем. Такой протестантский и библейский художественный образ стал преобладать в британской имперской риторике, в том числе в творчестве далеко не самого религиозного (скорее, масонского) писателя Редьярда Киплинга. Он странным образом перемешал темы христианизации, освобождения и развития с расовым превосходством и торжеством победившей силы.
Всем великим державам современной истории всегда было свойственно присущее США восприятие себя как «универсальных наций». Это означало, что они ощущали себя лучшими среди всего человечества, перенявшими у человечества необходимые универсальные ценности. Данное чувство позволяло этим нациям утверждать, что их национализм или патриотизм имел позитивный характер, в то время как у других наций – отрицательный, поскольку другие нации остановились в нравственном росте и заботились только о своих собственных интересах.
Немцы до 1914 года верили в то, что «Германия может исцелить мир» своим особым сочетанием правопорядка, технического прогресса и духа систематизированных, имеющих глубокие исторические корни «культуры» и «общества» (Gemeinschaft – «сообщества», нем.). Немецкие мыслители выступали против использования данных определений применительно к якобы декадентской, поверхностной «культуре» и распыленному, безродному «обществу» (Gesellschaft – «социум», нем.), существовавшему в Англии, Франции, США или же в «варварской» России. По высказыванию Иоганна Готлиба Фихте, сделанному им столетием ранее, «только немец… может быть патриотом; только он способен ради своей нации вместить в себя все человечество; в отличие от него, патриотизм любой другой нации всегда эгоистичен, ограничен и враждебен по отношению к остальной части человечества»