Амуртэя. Эпос любовных происшествий - стр. 8
– Каждый из вас получит ключ – символ вашего права участвовать. Он будет гореть ярче, когда вы приближаетесь к истине ее сердца, и тускнеть, если сбиваетесь с пути.
Из ладони Вееро вырвался свет – четыре луча, каждый из которых нашел своего адресата:
Верон получил алый кристалл, пульсирующий, как сердце в лихорадке; Дамиан – серебряный клинок, мерцающий холодным огнем; Сильван – зеленый лист, светящийся изнутри, будто живой; Я, Каэль, – лазурный камень, переливающийся всеми оттенками утреннего неба.
– Помните, – продолжил он, и хрипота в его голосе вдруг стала еще заметнее, будто он сдерживал рвущийся наружу рык, – ваша цель не в том, чтобы победить друг друга. Ваша цель – помочь Элиссе найти ее собственную истину.
Он обвел взглядом пространство, и на миг показалось, что стены Амуртэи задышали, отзываясь на его слова.
– И еще одно. Вы должны понимать суть этого места. Амуртэя – не сад розовых грез. Здесь любовь не обязана быть счастливой. Она может быть болезненной, безумной, даже разрушительной. Но всегда – настоящей. Здесь чувства обнажены, как нервы. Здесь нет места притворству.
Вееро повернулся к Элиссе. Его взгляд смягчился, но голос остался таким же грубым, будто даже нежность не могла сгладить эту хрипотцу:
– А ты, Регентша, помни, тебе не обязательно говорить вслух. Ты можешь молчать – и все равно быть услышанной. В Амуртэе даже безмолвный зов достигает тех, кто умеет слушать. Ты можешь не произносить ни слова, но твое сердце будет звучать громче любых речей.
Элисса кивнула, не сводя взгляда с Вееро. В ее глазах читалась смесь тревоги и решимости.
– Я готова, – произнесла она.
Вееро улыбнулся – тепло, но с оттенком грусти. А потом, уже тише, с тем же грубым, надтреснутым тембром, добавил:
– Тогда пусть начнется твой отбор. И да хранит вас мудрость сердца.
Он шагнул назад – и растворился в воздухе, словно был лишь видением. Но ключи в наших руках продолжали светиться, напоминая: игра началась.
…
[Вееро]
Я смотрю на Каэля – и вижу не просто участника испытания. Вижу… историю.
Он стоит чуть сгорбившись, будто несет на плечах груз, которого никто не замечает. Но в этом изгибе спины – не покорность, а сдержанная сила. Словно он знает: выпрямиться можно в любой миг, но пока не время.
Лицо – будто выточено из лунного света. Четкие скулы, прямой нос, линия подбородка мягкая, но уверенная. В анфас – симметрия, почти нечеловеческая. В профиль – легкий изгиб, который превращает мраморную безупречность в живую, дышащую плоть.
А глаза… О, эти глаза – его тайна. Темно‑карие, с золотыми искрами, как угли в глубине пещеры. Они говорят больше, чем он сам. В них – два полюса: пронзительность воина и уязвимость поэта. Иногда кажется, будто он сам боится заглянуть в их глубину.
Волосы – темные, с медным отливом, будто тронутые закатом. Падают на лоб небрежно, но эта небрежность обманчива. Я знаю: за прядью, прикрывающей висок, прячется шрам. Тонкий, как трещина на фарфоре. Не уродство – отметка судьбы. Он не прячет его, но и не выставляет напоказ. Как будто говорит: «Я не идеален, но это моя правда».
Руки… Длинные пальцы, чуть загрубевшие на подушечках. Он крутит серебряный браслет на запястье, когда волнуется. Этот жест – как тиканье часов: молчаливое напоминание о времени, которого всегда мало.