Звезды сделаны из нас - стр. 22

– Тебя в белом в школу не пустят. Лучше вернись и переоденься.

– И не подумаю.

Бесит, что Макаров вроде бы умер, а все равно из-за него кипиш.

Однако Румянцева оказывается права – завучиха на входе в школу, завидев мою белую рубашку, набрасывается с упреками, после чего, не дав опомниться, хватает под локоть и тащит к директору.

Не ожидал, что до этого дойдет. Директриса у нас молодая, но крикливая и взбалмошная. Захочет – раздует такой скандал, мама не горюй.

Внутренне я приготовился к худшему, однако, как только мы входим в кабинет и директриса вскидывает голову, завучиха тут же объявляет:

– Елена Львовна, я нашла, кто съездит на кладбище. Явился в белой рубашке. Совсем уже!

Директриса морщится, будто припоминает, как меня зовут. Глаза у нее воспаленные, красные. Похоже, тоже переживает.

– А, Филатов, хорошо. Поезжай тогда. Только сделай, пожалуйста, качественные фотографии – такие, чтобы не стыдно было на школьном сайте разместить. И обязательно с нашими венками. Понял? Там их много разных. Найди наши!

Через десять минут я, с трудом понимая, как меня угораздило, уже сижу в автобусе, направляющемся в сторону кладбища, где похоронили Макарова. Вот уж и правда, чем сильнее от чего-то бежишь, тем настойчивее оно преследует.

Дорога до кладбища занимает сорок минут, а нахожусь я там не дольше десяти.

Покупаю у бабушек две пластиковые гвоздики и оставляю их на могиле Алисы, а на холмик Макарова стараюсь смотреть только через камеру телефона, пока фотографирую. Не хочу ни думать о нем, ни вспоминать.

Но все равно, когда еду обратно и пересматриваю снимки, удаляя неудачные, невольно задерживаюсь на фотографии с большим школьным венком на фоне серой могильной плиты. А потом вдруг беру и, не преминув подписать: «У меня тоже есть жизнь», отправляю эту фотку Nelli, пускай полюбуется.

Я продрогла до костей – пальцы не слушаются, а зубы стучат.

Тихонько поворачиваю в замке ключ, аккуратно составляю ботинки на обувной полке, вешаю косуху на золоченый крючок и на цыпочках пробираюсь в ванную.

В ней тепло и сыро, по зеркалу стекают струйки воды: видно, мама ждала меня и долго не ложилась спать, однако сейчас квартира погружена в благословенную тишину. Избавляюсь от тесного платья – оно воняет пивом, и я без сожалений забрасываю его в стиральную машину. Теперь понятно, почему такая одежда в почете у всяких извращенцев: носить ее – настоящая пытка.

Дрожа всем телом, встаю под горячий душ и наконец заново обретаю руки и ноги.

Согласна: просидеть полночи на пожарной лестнице, привинченной к стене заброшенного универмага, глупо. Но явиться в таком состоянии домой и наорать на маму тоже стало бы не лучшим решением.

Пусть думает, что я зависла в компании и потеряла счет времени. В самом деле, не признаваться же ей, что пялилась в темноту с россыпями холодных огней, шмыгала носом, с мазохистским удовольствием прокручивала в голове момент очередного эпичного позора и все сильнее погружалась на дно, с которого можно не всплыть.

Черт возьми, все складывалось так удачно!.. И сегодняшний танец – первый после неуклюжей попытки столетней давности, когда очарованный ботаник из седьмого «В» отдавил мне все ноги, – был похож на сон.

Я бы все отдала, лишь бы Артём не слышал фразы этой разукрашенной стервы про мою мать, но беда в том, что Милана отчасти права: мама живет легко. А в небольшом городе оправдания вроде «я молода и свободна» не прокатывают и работают против тебя же.