Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - стр. 12

Александр Алексеевич вспоминал: «В 1939 году, когда Григорьев окончательно переехал в Харбин, я задумал написать свои воспоминания о бурном прошлом, пережитом в царской России. <…> …и вот тут меня, что называется, озарило – если на меня, человека ХХ столетия, вулкан произвёл столь сильное впечатление, то тем более это можно сказать про предков японского народа, пришедшего из глубины Азиатского материка, где нет вулканов»^>12.

К 1941 году Александр Алексеевич завершил работу над книгой «Вулканы и Солнце», в которой предлагал новое толкование «Кодзики» с точки зрения вулканической природы Японии. Уже после войны книга вызвала бурный восторг японских учёных, изучающих мифологию своей страны. Она переиздаётся в Японии до сих пор. И всё же, при всей его восторженности от вулканов, основная и глубоко личная тема эссе Вановского не изменилась: Шекспир и христианство. Этому посвящены его работы «Путь Иисуса от иудаизма к христианству в толковании Шекспира», «Третий завет, или Апокалипсис», уже упоминавшийся «Сын человеческий…» и другие.

Хотел ли Вановский вернуться? Безусловно. В 1926 году он обратился в советское полпредство с просьбой о предоставлении ему гражданства. Второй секретарь консульского отдела Л. Сверчевский, личность которого не установлена до сих пор, и есть основания полагать, что это не настоящая фамилия, а псевдоним, побеседовал с эмигрантом и составил отчёт под грифом «Секретно»: «Заключение по делу Александра Алексеевича Вановского, возбудившего ходатайство о восстановлении гражданства»^>13. В многостраничном документе дипломат самым подробным образом воспроизвёл жизненный путь кандидата на репатриацию. Начал с подавления восстания в Киеве в 1905 году, о котором Вановский сообщил следующее: «Событие это произвело на меня ужасное впечатление, послужившее истоком всей моей дальнейшей эволюции. Впервые для меня, правда смутно, возник вопрос моральной ответственности партии за жертвы революции». Можно представить, как, услышав это, Сверчевский живо осознал перспективу его личной ответственности перед той же партией и её карающим мечом – ОГПУ за поддержку отступника. В протоколе он констатировал: «В итоге с этого момента начинается факт отхода Вановского от революционного движения».

После признания же Александра Алексеевича в том, что Шекспир со временем стал ему интереснее пролетариата, Сверчевский ещё раз подстраховался, причём в его тексте хорошо слышна интонация судьи, приближающегося в чтении приговора к обвинительной части: «Итак, от подлинно революционной деятельности, от участия в подготовке революционного восстания – к культурничеству, к изучению Шекспира – вот эволюция Вановского после подавления революции 1905 года». Затем страница за страницей дипломат продолжал записывать это неформальное, но безусловно становящееся все более обвинительным заключение по делу об «идеологической эволюции бывшего большевика Вановского от участия в вооружённом восстании в 1905 году – к изучению Шекспира, от изучения Шекспира – к участию в империалистической войне во имя защиты культуры царской России».

Не лишенный литературного дара, Сверчевский даже принялся дискутировать сам с собой прямо в аналитической записке, задавая себе и кому-то, кто должен был прочитать эту записку, вопросы: «Что же собой представляет в настоящее время Вановский? <…> Каково отношение Вановского к Советской власти и каковы его намерения по возвращении в СССР? <…> Каковы причины, побудившие Вановского в 1926 году возбудить ходатайство о возвращении в СССР? <…> Представляет ли в настоящее время ту или иную опасность для СССР возвращение Вановского?»