Змея. Часть 1 - стр. 17
– Перестань… Если хочешь правду, то да, он любит очень худеньких женщин. Это ведь дело вкуса…
– И ты отлично потакала ему в этом.
Она лишь грустно вздохнула.
– Хорошо, Анна, ступай с богом. И будь счастлива. Я благословляю тебя, – шутовски произнёс Гладышев, театрально махнув рукой и осенив изменщицу крестом.
Она подошла к нему и, наклонившись, поцеловала в щеку:
– Прости меня, Мишель, и прощай.
Он ухватил её за руку.
– Анька, ты что, хочешь сказать, что вот так вот сейчас уйдёшь, и мы больше никогда не увидимся?
– Прощай, Миша…
Её маленькая ладонь выскользнула из его руки. Мелькнул подол пышной юбки, простучали каблуки ботиков, и она скрылась за широкой дверью.
Ему казалось, что она не сможет вот так вот просто уйти. Что она непременно вернётся и бросится ему с рыданиями на шею. И скажет, что она не может без него жить. А он обнимет её крепко и никуда не отпустит. Никуда… В эти минуты ему казалось, что он ни одну женщину не любил так, как полюбил Анну. Руки ныли от желания, обнять её худенькую талию. Хотелось сжать её всю… Целовать ее острые ключицы и тонкие, детские руки, губы… Всю её.
«А может, мне и вправду, надо развестись и жениться на Анечке? – пришла ему в голову неожиданная мысль. – А вправду? Пусть меня осудят, но зато я буду счастлив. Ведь так?»
Он встал и в нервном возбуждении заходил по комнате.
«Надо спросить у Ромашова её адрес, разыскать. Сказать, что я готов подать на развод и…»
В такой мысленной чехарде прошёл час, потом другой. Наш герой с надеждой посматривал на входную дверь. Он отчего-то был уверен в том, что Аннушка должна непременно вернуться. Что она просто не сможет без него жить. Что она могла забыть в его квартире какую-нибудь вещь и использовать свою забывчивость, как повод.
Он бросился к платяному шкафу. Но он оказался пуст. Ах, коварная, она видимо, вывезла все вещи еще загодя, со злостью подумал он. Лишь в нижнем ящике комода он обнаружил то самое, тёмно-зелёное боа из перьев страуса, свернувшееся извилистой змейкой. Он нервно взял его в руки и долго рассматривал с тоской.
В этот день он много курил и пил. Незаметно наступил вечер, а за ним и ночь, которая ещё сильнее утяжелила его тревоги, распалив безудержную ревность. Засыпая он думал о том, что надо непременно застрелить того самого чиновника, а потом… Потом застрелить и её… Чудовищно болела голова. Хотелось плакать… Он прокрутился всю ночь в безумной тоске и обиде.
«Нет, она всё-таки должна вернуться. Не может она вот так вот, взять и уйти навсегда».
Но она не вернулась.
Он никогда более не видел свою фарфоровою куклу по имени Аннушка.
Утром он проснулся в совершенно дурном настроении. После ночных страданий его душой постепенно овладело жуткое безразличие. Он, не торопясь, оделся, обулся и вышел на улицу. Сначала он бродил по набережной Мойки и с грустью думал о женском предательстве. А после, как водится, и о бесцельности жизни и о тленности всего сущего. Прогуляв на ветру около часа, он почувствовал смертельную усталость. Тогда он взял извозчика и поехал до Большой Конюшенной, в ресторан «Медведь».
И только подъезжая к ресторану, он понял, насколько же сильно он проголодался. В «Медведе» наш герой заказал уху из стерляди, судок с паюсной икрой, а так же парфе с пралине, буше а-ля рэн и суфле д'Орлеан. Ну и, как водится, ко всей этой весьма аппетитной закуске прилагался хрустальный графинчик с лафитником для вкушения ледяной водочки.