Змея. Часть 1 - стр. 15

Когда позднее он пытался понять то, на что были похожи их отношения, то отчетливо осознавал, что кроме постельных сцен ему не о чем было и вспомнить. Это был долгий чувственный марафон. Они редко разговаривали о чём-то постороннем. О живописи, поэзии или литературе. Когда он пытался поговорить на любую отвлеченную тему, то видел, как прекрасные голубые глаза Аннушки делались сонными, она зевала и тут же засыпала.

И, тем не менее, его любовь к Анне продлилась около года.

Их свидания всё ещё были такими же бурными и полными страсти и откровенной похоти. Однако ему вдруг стало казаться, что эта связь высасывает из него последние силы. Он с удивлением стал замечать, что многие его костюмы сделались слишком свободными – они болтались на нём, словно на вешалке. За несколько месяцев он сильно похудел и осунулся.

«Неужели я стал меньше есть? – с усмешкой думал он. – Дурной пример ведь слишком заразителен…»

Но он тут же вспомнил, как третьего дня довольно плотно отобедал на Невском у «Палкина»[6]. В сей ресторации он с жадностью проглотил суп-пюре Сант-Гюрбер и палкинскую форель под соусом. А потом ему подали десерт – пудинг из фруктов гляссе а-ля Палкин. А пломбир Меттерних он велел упаковать в судок и отнес его своей фарфоровой, голубоглазой девочке. А ещё он вспомнил сочные расстегаи и душистый турецкий кофе у «Доминика».[7]

«Нет, я решительно не голодаю. Я ем, как и прежде. Даже, пожалуй, больше, чем прежде».

Когда он был в доме супруги, то она, бегло взглянув на него, произнесла странную фразу:

«Правильно мне Матвеевна нагадала. Эта бледная поганка скоро из тебя все соки высосет, и ты издохнешь, словно старый мерин…»

– Что ты опять несёшь? – отмахнулся он. – Иногда мне кажется, что ты бредишь.

– Это не бред! Гимназисточка твоя – сущая лярва.

– Замолчи…

И, тем не менее, её гадкие слова отчего-то сильно запали ему в душу. Теперь ему всё отчетливее казалось, что он стал стремительно худеть и слабнуть. Его собственное отражение в зеркале теперь напоминало ему образ безумного бедуина с горящими от лихорадки, черными глазами. Длинный нос его заострился, а бритые щеки сделались впалыми. Он даже серьёзно подумывал о том, чтобы нанести визит врачу.

Однажды, после очередной ночи, когда он был совершенно измотан любовной скачкой, она вдруг решительно поднялась с постели. За узкой обнаженной спиной потянулись светлые пряди. Сквозь прикрытые веки он видел её зыбкий силуэт. Он видел, как она надевала шёлковый халат, а после расчесывала волосы. А дальше он задремал, ухнувшись в водоворот крепкого, тягучего сна. Очнулся он от лёгкого касания. Когда он открыл глаза, то с удивлением заметил, что Аннушка сидела на кресле, подле кровати. Она была полностью одета. Даже худенькие ножки её были облачены в чулки и ботики.

– Куда это ты собралась? – он сел.

– Мишель, ты можешь больше не платить за съем этой квартиры, – пролепетала она тихим голосом.

– Это отчего?

– Сегодня мы с тобой расстанемся.

– Вот как?

Он встал с кровати и натянул на себя халат, босые ступни отыскали на холодном полу домашние туфли.

– Ты шутишь?

Он стал машинально искать портсигар.

– Нет, милый, я не шучу. Эта ночь была прощальной.

– Вот даже как? Может, ты объяснишь, в чём дело?

– Мишель, я ухожу от тебя.

– Подожди, что значит, ухожу? – насмешливо произнёс он.