Змея. Часть 1 - стр. 13
– А вот, вы знаете, – начал тот издалека, медленно пуская дым из широких ноздрей и сплёвывая крупинки табака. – Я чаще здесь встречаю рубенсовские типажи. Оно и понятно… Многим мужчинам нужна осязаемость плоти. Плоть является основой всякого эротизма. Налитая и пышущая здоровьем плоть. И это, верно, вполне себе здоровый подход, ибо полная женщина подразумевает само плодородие. Ведь так? Как там сказано: «Живущие во плоти, о плотском помышляют»?
– О чём это вы? – он с недоумением и отвращением посмотрел на говорящего.
– Я о том, что против здоровой плоти бывает мало возражений. Но, может, вы замечали, что пышных красавиц предпочитают в основном простолюдины. Ибо им неведомы иные формы гурманства. Им некогда заниматься подобными глупостями. И только мы, люди высшего сословия, с достатком, склонны к неким деликатесам. Во всём. Не правда ли? Нам скучно быть такими как все. Нам подавай изысканные блюда и изысканный разврат.
– У вас всё?
– Почти. А я вот, так же как и вы, люблю женщин худеньких, эфемерных, почти чахоточных. И вижу именно в них особую эстетику, – он выдохнул, глядя на удивленного Гладышева. – Я нахожу их на Потёмкинской, у мадам Рози. Хотите, дам адресок?
– Что вы несёте? Вы пьяны?
– Отнюдь. Я там часто покупаю себе девочек. Нимфеток… Вы ведь наверняка любите именно таких? Рози их специально морит голодом. Вы ведь тоже аматер юных субтильных созданий?
– Я вас застрелю! – выпалил Гладышев, багровея лицом.
В ответ толстяк закатился хриплым смехом, а после надсадно закашлялся.
Он смутно помнил, как закончился тот вечер и то, как они добирались на извозчике домой. Зато он отлично помнил, как сразу после приезда на Гороховую, сгораемый от смеси ненависти, отвращения и возбуждения, он, силой надавив на плечи, приказал Анне опуститься перед ним на колени. Как ни странно, она не возражала…
А после, пошатываясь на слабых ногах, опустошенный и расслабленный, он отошёл в сторону и повалился в кресло. Тяжелые веки опустились. Ему смертельно хотелось спать.
– Сними это гадкое платье и сожги его в печке, – прошептал он.
– Оно не гадкое, – с упрямством возразила она.
– Чтобы больше я тебя в нём не видел. В таких платьях стыдно быть даже на панели.
– Ты часто бывал на панели?
– Не часто, – отмахнулся он.
– Таких платьев не бывает у проституток. Оно стоит восемьдесят франков и куплено в Париже.
– Я дам тебе сто… рублей. Только сожги его. Хотя, нет, не надо. Иди в спальню, и не снимай его. Я скоро приду.
– Мишель, ты сумасшедший.
– Я знаю. Иди, дай мне отдохнуть минут десять.
Через четверть часа он зашёл в спальню, в надежде увидеть ее спящей, но, как ни странно, она стояла возле окна и смотрела на синеющий за стеклом вечер. Он подошел к ней со спины вплотную и обхватил руками узкую талию. А после прижал ее к себе и положил ладони на маленькие выступы её грудей.
– Девочка, – шептал он, ища её нежные губы. – Моя фарфоровая девочка.
Пальцы потянули вниз упрямые бретельки, прочь с плеч. Она выгнулась и стала расстегивать крючки, помогая ему снять свой скандальный французский наряд. Вместе с шуршащим щелком на пол спланировал вдвое сложенный лист бумаги.
– Что это? – спросил он.
– Где?
– На полу?
– Ах, это. Не знаю, – засмеялась она.
– Ты лжёшь. Дай мне. Это чья-то записка?
Она скомкала бумагу и сжала её в кулачке. Он потянул за руку и потребовал разжать пальцы.