Змеевы невесты - стр. 20
И Овсень с изумлением понял, что девчонка едва сдерживает слезы. Но она продолжала говорить, сердито сопя ему в макушку.
– Мои родители погибли, и я едва не ушла следом за ними, Безымянная матушка спасла меня и сделала тем, кем я являюсь сейчас. И видят боги, как я хотела, чтобы загробный мир реально существовал. Но знаешь, в чем беда, парень? Никто не знает, есть ли он на самом деле. В него можно только верить. А я не верю больше, это слишком больно.
Отрок молчал. Тянулась впереди дорога, качались под едва ощутимыми прикосновениями ветерка пушистые колоски мятлика. Желан почти скрылся впереди в тумане, темно-русая коса Цветки, перевязанная зелеными лентами, покачивалась в такт лошадиной ходьбе. Стоум же наоборот, о чем-то весело шутил, а Горица сидела прямо и словно бы с возмущением всплескивала руками, но Овсень видел, что она тоже украдкой улыбалась.
Василиса перестала возиться за его спиной и молчала, погрузившись в невеселые мысли. И тогда Овсень не выдержал – положил мозолистую от постоянной работы и упражнений с оружием ладонь на белую девичью ручку, и переплел ее пальцы со своими.
– Мне жаль, что так вышло у тебя с матушкой и батюшкой, – тихо сказал он. – Война?
Теперь настал черед Василисы молчать. Но спустя минуту она вздохнула и сжала в ответ его пальцы.
– Змей.
– Наш гад? Это в годину, когда он три деревни спалил?
– Нет, чужой. Змеев на земле много, намного больше, чем хотелось бы. И пакостят они людям испокон веков. И мир наш они рано или поздно обязательно погубят, в отличие от выдуманного спящего старца. Потому не должно быть им жизни на нашей земле…
Договорить она не успела – тишину одновременно всколыхнули истошный девичий крик и лошадиное ржание.
Вопила Добронрава, судорожно вцепившись в поводья и пытаясь сдержать лошадку, на которой ехала. Та визжала не хуже свиньи на забое и яростно молотила передними копытами по воздуху перед собой.
Слева из тумана медленно выходило страшилище. Ростом с небольшую сосну, оно напоминало изуродованное злым Костеем дерево, покрытое лишаистыми пятнами белесого мха. Нечистый тянул во все стороны многочисленные руки-сучья и сверкал глазищами, словно заколдованными смагардами. Вместо рта у него была дыра, по краям которой шевелились щупальца-корни.
Страшилище вышагивало, высоко задирая ноги, прямо к тропе. С уродливых ступней, изъеденных червями да пиявицами, стекала гнилая вода.
А навстречу ему брел Тополек с блаженной улыбкой до ушей. Такую же Овсень видел у дровосека Леща после прошлой осени, когда тому случайно попало здоровенным поленом по макушке. Говорили, лешего ненароком рассердил. Работать Лещ с тех пор перестал, сидел целыми днями на завалинке у мыльни и всем улыбался, особенно тем, кто жалел горемыку и угощал сладеньким петушком на палочке или орешками в меду.
– Стой, олух, стоооой! – Желан со свистом промчался мимо них с Василисой, нахлестывая кобылу. Чего-чего, а смелости лидеру ватаги дружинников и впрямь было не занимать. Он соскочил с лошади прямо в топкую грязь, одним прыжком нагнал Тополька, схватил за шиворот и потянул на себя. – Очнись, скудоумный, это морок!
– Там девка… – бормотал Тополек, слабо трепыхаясь в его руках. – Красивая… Зовет…
– Анчибал тебя зовет, окуня пустоголового! – рыкнул Желан и еще сильнее дернул мальчишку на себя.