Змеелов - стр. 13

Сюда приносили мертвецов. Клали на зелёное ложе, прощались и уходили. И через день на том месте, где лежал покойный, поднималось сухое дерево. Нынче погост там и сям вспарывали острые кроны. Ни листочка не было на них, ни ягоды, ни шишки. Но деревья росли, тянулись вверх, словно чаяли соединить небо и землю. А может так оно и было.

Своё дерево Ирга узнала сразу – на его голых ветвях колыхались белоснежные ленты. Одна, вторая, десятая – не перечесть. Такие же ленты обвивали руки бабушки Айры, когда Яровчане несли её на болота. Ирга и Василь шли тогда, прижавшись к посмертному ложу, и края длинных лент щекотали им щёки, словно бабушка утирала слёзы сирот.

Дерево будто бы шевельнулось:

«Здравствуй, внученька»

В Гадючьем яре ленты вязали за добрые дела. И не нашлось на острове никого, кто не принёс бы последний дар для доброй старушки Айры.

Пошатываясь, Ирга добежала до приметного ствола – мох так и загулял под ногами! Поймала край одной ленты и прижала к губам, а слёзы полились уже сами собой.

– Ошиблась ты, бабушка, – всхлипнула девка. – Пророчила, что быть нам с Василём вдвоём супротив целого мира, а осталась я одна. Почто ж ты меня обманула?

Долго бы Ирга ещё сидела на погосте, себя жалеючи. Может, там бы и заночевала. Но, едва заслышав голос, разве что не подпрыгнула.

– Ирга, ты?

Она сделала отвращающий знак рукой – крест-накрест перечеркнула перед собой воздух. Одна радость – от слёз и следа не осталось. Все высохли, когда от ужаса сердце остановилось. И потом только девка уразумела, что голос-то знакомый.

– Костыль?

И верно: на мостках стоял, высоко подняв руку, закадычный друг Василя – долговязый рыбак Костыль.

– Что, напугалась? Решила, утопник за тобой явился?

Парня и верно немудрено было принять, если не за утопника, то хотя бы за жердяя. Дзяды врали, эдаких духов в Гадючьем яре раньше водилось видимо-невидимо. Огромные, случалось, что и с избу ростом, худые, что жерди. Им болото было по колено, вот и жили на острове. Но после пришли люди, привели с собою светлых богов, и нечисть, убоявшись, попряталась по углам. Однако ж раз или два в год выходят нечистики, воют о былом, в окна заглядывают… Ну или так врут люди, дабы дети малые ночами из дому носу не казали.

– Тебя-то? Ты, конечно, страшен без меры, но не настолько, чтоб меня напугать.

Костыль рассмеялся.

– Ну добре, Васу расскажу, что ты меня красавцем назвала.

– Вот ещё! – фыркнула Ирга, украдкой переводя дух.

– Ты что это по погосту ночью шастаешь? Всё веселье-то на берегу, у запруды.

Ирга резко ответила:

– У меня своё веселье. Иди куда шёл! Или тебе самому любо после заката болото топтать?

– Может и любо, – хохотнул Костыль. – Пойдём, провожу тебя.

– Выдумал тоже. Что я, дороги не знаю?

Парень маленько помялся на мостках, но к погосту спускаться не стал, поостерёгся. Досадливо бросил:

– Вот же норовистая! Что тебя, брат совсем не воспитывает?

Ирге ажно лицо перекосило.

– Я сама кого хошь воспитаю, – процедила она и отвернулась.

Костыль окликнул её ещё раз или два, но девка села, прислонившись спиною к бабушкиному древу, и прикрыла глаза. Мох под нею медленно колыхался, не то сам живой, не то скрывающий жутких болотных тварей. А то и впрямь дышала старая жаба, вырастившая когда-то на своей спине целый остров.