Змеелов - стр. 12
И до того обидно стало! Что же это, даже дети малые, и те её дразнят?! Она потёрла глаза, не выпуская злых слёз, и со всех ног бросилась к болотам.
Тропа оживала. Чем дальше от деревни, тем пружинистее она делалась, дышала, норовила вывернуться из-под босых ступней – напитывалась болотной влагой, что рудою текла по туше жабьего острова. Позади остался гул деревни, запах дыма и съестного сменился на сырой болотный дух, но густые туманы, чернеющие бочаги и едва чутный шёпот воды не пугали Иргу – Ирга сама была частью Гадючьего яра, родилась и выросла в этом промозглом краю, ей ли бояться?
Селение разверзлось по берегу подковой. Там, где почва худо-бедно держала, ставили дома и разбивали огороды – маленькие, на пяток-семерик грядок, да и на тех урожай родился скудный. Серёдку же острова сплошь покрывала трясина. Чтобы не ходить подолгу с одного края селения на другой, местные кинули на неё мостки и зорко следили, чтобы гниль нигде не попортила доски. Мостки лежали на болоте, как на водной глади, едва ощутимо покачиваясь, но всякий знал, какая опасность скрывается под ними. Днём там ходить – милое дело, но не на закате, когда тени глубже и резче. Поди разбери, на дерево ступаешь, на кочку али в яму? Провалишься по самую шею – только тебя и видели. Но Ирга шла. Шла и не думала, что потревожит тварей ползучих, а то и кого пострашнее, кого по темноте местные называть не рисковали. Потому что в самой серёдке болота стоял погост. И потому что на погосте похоронили бабушку Айру.
Едва ступив на мостки, Ирга опустилась на колени и теменем коснулась заусенчатых досок.
– Прости, матушка Жаба, что тревожу тебя в неурочный час. Не серчай, пропусти.
Тут бы ещё угощения поднести, да взять с собой хоть что девка не догадалась, и теперь с пустым животом пришлось остаться не только старой Жабе, но и ей самой.
Небесное светило висело над краем острова низёхонько, вот-вот нырнёт в озеро, а в воду с него капало и расходилось кругами тревожное алое зарево. Не к добру! В Гадючьем яре уже возжигали костры, затягивали песни, мерялись, кто резвее прыгает. Скроется солнце – пойдёт настоящее веселие. Никто, окромя Ирги, не видал дурного знамения.
– На что серчаешь, Светило небесное? – вполголоса спросила она, щурясь на раскалённый уголёк.
Тот перед сном утирался кружевными облаками и ничего не ответил. А что ему отвечать? Ирга покачала головой.
Яровчан на большой земле не так что бы особо любили. Всё-то у них не как у людей! Вот и погост на острове заложили такой, что пришлый человек трижды плюнет да и обернётся вокруг оси. Ирга же иного не знала. Ей думалось, что иначе родичей в Тень провожать и нельзя, только как дома заведено. Ну да всякому кажется, что его-то деды верные обычаи блюли. Впрочем, когда мостки подвели девку к серёдке топей, где земля ходила ходуном подобно водной глади, поёжилась даже Ирга. Всё ж на ночь глядя мертвецов будить не след. Уж не о том ли предупреждало солнышко? Но упряма Ирга была без меры и, коль уж пришла, соступила с досок в болото.
– Ну здравствуй, бабушка…
Травы на погосте не росло, один лишь мох. Ходить по нему следовало с великим уважением, даже обувку, и ту предпочитали снимать прежде, чем топтать изумрудную поляну. Потому как, если пропороть мягкое покрывало, из того, как из живого тела, текла чёрная руда. И, ежели кого угораздило в такую вот рану провалиться, то уже и не искали – трясина взяла своё.