Злые духи - стр. 38
– Что за странная идея? Что с вами?
– Разве, Дарья Денисовна, у вас не бывает минут беспричинной радости, когда кругом все кажется прекрасным? Эта площадь сейчас – самая лучшая площадь в мире. Величественно, просторно, нарядно… Террасы Тюильри внушительно темнеют, фонари так красиво разбежались по площади! Это самое лучшее место, в самом лучшем городе, а вы милая, прелестная Дарья Денисовна! Отчего же мне не радоваться? Если моя радость выражается немного бурно, так это потому, что я давно не радовался.
– Как это странно, я думала, судя по вашей картине, что вы разочарованный и меланхолик и… – сказала она, словно обиженная.
– И вы во мне разочаровались? – спросил он смеясь.
– Ах, какие глупости! Не все ли вам равно… Но мне кажется, что если художник… ну, весел, доволен, он неглубокий человек и не может написать хорошей картины.
– А я как раз, идя с вами, думал, что хорошо бы написать картину, веселую, радостную, где все смеется в свете солнца, а среди картины написать вас… И посвятить эту картину вам. Вы позволите?
– Конечно, – сказала она, недоверчиво посмотрев на Ремина, и, помолчав, прибавила:
– Я совсем не умею веселиться.
Он засмеялся.
– Вы смеетесь надо мной! – И она вырвала у него руку.
– Дарья Денисовна! Я смеюсь, но смеюсь радостно, как дикарь, который видит перед собой прелестную райскую птичку.
Она сердито дернула плечиком и пошла вперед.
– Ну за что вы на меня рассердились – спрашивал он, но она молчала и ускоряла шаги.
Когда они остановились перед решеткой дома, она повернулась к нему и сердито сказала:
– Что за странный тон, которым вы говорите со мной? Точно я девчонка какая-то.
– Простите меня, вы сказали, что веселые люди – неглубоки, но я не верю этому, что же мне делать, когда, сам не знаю почему, в вашем присутствии меня охватывает радость, глубокая радость… Ну не сердитесь и скажите мне доброе слово на прощанье.
Он смотрел на нее веселыми, влюбленными глазами, умоляюще сложив руки.
– Какой вы странный, – произнесла она нерешительно. – Меня сердит, что вы меня как-то заставляете говорить глупости… Я не хочу говорить с вами, – вдруг опять обиделась она и решительно позвонила у решетки.
– Ну что же мне бедному теперь делать? – с комическим отчаянием воскликнул он. – Вы были моим добрым духом, навеяли мне радость и веселье, а теперь повергаете меня, как говорится, в бездну отчаяния. Хорошо – я стану на колени здесь, на тротуаре, и пусть потомки найдут мой скелет, вросший в асфальт!
И Ремин опустился на тротуар.
– Фу, глупый! – не удержалась она от улыбки. – Перестаньте, вон agent смотрит на вас… Ну идите вы, ради бога, мне идут отворять.
– А доброе-то слово? – спросил он.
– Ну приходите завтра вечером, – засмеялась она и скрылась за отворившейся решеткой.
Он вскочил на ноги и смотрел, как она легкими шагами почти перебежала площадку, усыпанную желтыми листьями, и мелькнула своим красным манто под фонарем подъезда. На ступенях она остановилась и махнула ему рукой.
Он постоял немного и пошел.
Радость не ослабевала, ему захотелось шума, толпы, пожалуй, вина, он остановил проезжавшее такси и велел ехать на Пляс-Пигаль, решив, что все равно не заснет и что лучше посидеть где-нибудь в ночном кафе.
Хотя вывески ночных ресторанов блестели, площадь была пустынна, редкие прохожие пересекали ее или скользили, словно тени, вдоль стен домов.