Злые духи - стр. 35
При его издевательствах надо мной Таиса скорчивалась, как от боли.
Это продолжалось, слава богу, недолго.
На третий или четвертый день, вечером, собираясь в город, Таиса вошла ко мне в комнату.
Вошла такая маленькая, худенькая, в своем синем платье с белыми горошками.
– Варвара Анисимовна, – заговорила она. – Я пришла к вам с просьбой. Я девушка бедная, и занятия с Чагиным есть мой хлеб в данную минуту. Если бы вы были добры и согласились не присутствовать в те часы, когда Леонид Денисович отдыхает… а то мне придется отказаться от занятий и лишиться заработка.
Она говорила спокойно, глядя куда-то вверх, словно она говорила самые простые слова.
– Леонид Денисович всегда просит… – начала было я.
– А я вас прошу не приходить, конечно, если это возможно. Потому что мне не нравится служить игрушкой Леониду Денисовичу и изображать из себя какое-то орудие пытки для вас.
Я стояла, испытывая сложное чувство: мне хотелось броситься к ней и умолять ее спасти меня и в то же время хотелось задушить ее, эту мою совесть, которая пришла ко мне в виде маленькой синенькой фигурки.
Она смотрела на меня, а я отвернулась и указала ей рукой на дверь. Она и ушла.
Да, я была словно мертвая. Я никогда не стонала, не просила пощады… Только раз я не выдержала пытки и крикнула.
В конце августа Дора и Леонид собрались в Париж.
Перед отъездом он велел мне прийти к нему ночью в сад, и первые слова его были:
– Мне будет очень неприятно, Варвара Анисимовна, если вы меня разлюбите. Вы смотрите: сидите, вышивайте и думайте обо мне.
В Париж приезжать не думайте, это не в вашем стиле, Париж вам не идет, лучше подите в монастырь – фи, как это глупо: точно из Гамлета: «Ступай в монастырь, Офелия».
Нет в монастырь не ходите, а делайте, что вам нравится, только не смейте меня разлюбить.
– Как бы я этого хотела! – вырвалось у меня.
– А я не хочу… Смотрите, как по́шла и традиционна обстановка нашего свидания: душная ночь, луна, сад. И если бы мы с вами упали друг другу в объятия, вышло бы страшно шаблонно, но мне все же хочется, чтобы у вас остались хоть какие-нибудь воспоминания о нашем свидании. Я разрешаю вам целовать меня сколько хотите.
…И я целовала его. Целовала его руки и ноги, а он был холоден, спокоен и не возвратил мне ни одного поцелуя.
Я пережила в эту ночь что-то ужасное, похожее не то на экстаз, не то на отчаяние, и он оскорбил меня так, как еще не оскорблял.
Он встал со скамьи и, отстранив меня, сказал со спокойной насмешкой:
– Довольно, Варвара Анисимовна, вы делаетесь уже чересчур предприимчивой.
Я давно уже перестала чувствовать оскорбления, но тут я упала лицом в траву и застонала.
Он молча постоял надо мной несколько минут и вдруг заговорил:
– Как велик Пушкин! Всегда, на всякий случай жизни, есть у него страничка. Конечно, все в веках и поколениях меняется… Но ведь мы с вами разыграли Онегина и Татьяну в новом стиле, а в сущности вышло то же самое…
Как это скучно! Неужели, Варвара Анисимовна, когда вы выйдете замуж, я влюблюсь в вас?
И он засмеялся весело и наивно, словно ребенок, который радуется им придуманной сказке.
Он уехал. Мне стало легче, но жила я все же машинально.
Яд, которым я была отравлена, все действовал.
Я пробовала опиум, эфир, морфий – и ничто мне не помогало, даже хуже делалось.