Злые духи - стр. 29
Я ей не верила.
Она была такая красивая, сияющая и болтливая…
И стояли мы с ней на дворе под ярким весенним солнцем, между блестящими лужами, – она с собакой на руках, а я с котом.
Дора пригласила меня к себе, и я пришла…
Это было три года тому назад… даже немного больше.
Ему было тогда двадцать пять лет.
Он уже кончил университет, защитил диссертацию и собирался ехать за границу.
Может быть, меня поразили его ученость, ум, талант?
Нет. Меня поразили его улыбка, его глаза и его руки. Я ни у кого не видала таких тонких, красивых рук.
Чтобы бывать у них и видеть его, я стала приятельницей Доры. Это, впрочем, не было очень тягостно.
Быть ее приятельницей не обязывало ни к чему: ни к ласкам, ни к откровенности. Нужно было только слушать ее и на ее вопрос: «Не правда ли?» – отвечать: «Ну конечно!»
Нужно тоже было ходить с ней в театры, на выставки и ездить к ее портнихе.
Я это все проделывала добросовестно – труд был невелик сравнительно с вознаграждением – видеть его.
Они часто приходили к нам, и меня поразило, что Леонид подружился с отцом.
Что было общего между ними? Что связывало их? Неужели эти старинные вещи? Мне как-то не верилось, что он ими так интересуется.
Они вместе ездили по другим антикварам, на аукционы и ходили по Александровскому рынку.
Для этих прогулок они переодевались в разные костюмы, а отец, по совету Леонида, даже гримировался, надевал очки и парики.
Отцу нравилась эта выдумка, потому что его слишком хорошо знали и всегда запрашивали дорого, понимая, что вещь, очевидно, ценная, раз Трапезонов обратил на нее внимание. Иногда, возвратившись из такой экскурсии, они весело менялись впечатлениями. Я удивлялась, как такой человек, как Леонид Чагин, может интересоваться всем этим.
Отец мой всегда относится к молодым людями презрительно, называя их почему-то «пистолетами», и если терпит их, как гостей, то только потому, что надеется сбыть меня замуж, но об его желании я могу только догадываться: сам он об этом не говорит со мной.
Думает ли мой отец обо мне когда-нибудь? Наверно, в свободную минуту, когда я ему на глаза попадаюсь.
Один раз, года два тому назад, за обедом он посмотрел на меня и вдруг спросил:
– Сколько тебе лет, Варвара?
– Двадцать три.
– Толста ты не по летам.
Я промолчала.
– Хочешь замуж? Я приданое дам хорошее.
– Нет, не хочу.
– Смотри, потом поздно будет.
– Тем лучше.
Когда мы познакомились с Чагиным, отец отнесся к нему как к равному и даже с оттенком некоторой почтительности, – это меня удивило.
Я никогда его ни о чем не спрашивала, но он сам заговорил об этом один раз, когда мы ехали от тетки.
– Солидный молодой человек.
– О ком вы говорите?
– Да о Чагине. Капитал отцовский не проматывает, наукой занимается. А капитал солидный, ему бы серьезными делами заняться, и-их какие бы миллионы нажил, – потому ум, и себя в обиду не даст, пальца ему в рот не клади и свою шкуру береги!
Вот как меня околдовали – так я и хожу заколдованная.
Как мне иногда скверно бывало!
Он ведь сразу почувствовал, что со мною сталось. Я сделалась его вещью, его игрушкой, и эта игрушка кричала: «Да доломай же ты меня, сверни, наконец, голову мне, противной, жалкой кукле».
Это при моей-то гордости!
И отлично я знала, что у него нет жалости ко мне, а не ломает он мне голову только потому, что не хочется.