Злые духи - стр. 31
Он отошел от меня и спокойно произнес:
– Ну, теперь положите деньги обратно и заприте шкаф.
Но этого я уже не могла сделать, я упала на стул и закрыла голову руками.
Он сам поднял деньги, упавшие на пол из моих рук, спрятал в шкаф, запер его и, положив передо мной ключи, вышел из комнаты.
С этого дня я стала каким-то манекеном.
Все во мне умерло, все как-то застыло.
Я была спокойна, потому что я умерла, и если что жило во мне – это моя тяжелая, мертвая, темно-красная страсть.
Я была одним телом, без мысли, без других желаний, я была животным, живущим бессознательно одной этой страстью.
– Варвара Анисимовна, – спрашивал он. – Вам очень хочется меня поцеловать?
– Да, – глухо отвечала я, чувствуя желание задушить его или поцеловать – не знаю.
Он сам, кажется, не понимал своей власти надо мной, потому что поддерживал ее взглядами, улыбками и словами.
Он не понимал, что моя страсть достигла какой-то высшей точки и что я, разбитая ею, уже хотела одного только, чтобы от нее избавиться так или иначе.
Дня через два я пришла к Доре и застала ее взволнованно бегающую по комнате. Увидав меня, она бросилась ко мне и, сжав мои руки, воскликнула:
– Barbe! Знаете, Леонид женится!
Я не шевельнулась.
Я стояла и словно прислушивалась к тому чувству, которое шевельнулось во мне.
Это была робкая надежда, которая начинала расти: может быть, мой злой дух оставит меня?
– Варя, милая, что же я буду делать? – говорила между тем Дора. – Как я буду жить с женщиной, которая, может быть, меня не будет любить! Я так любила брата! Он мне говорил: «Что может быть лучше свободы? Мы, два холостяка, отлично проживем всю жизнь – все эти любови и супружества только тягота одна!» А теперь сам… сам…
Она упала лицом в подушки и заплакала.
Она плакала, а в моей душе оживала надежда, надежда освобождения.
Мне ясно представилось, что вот он, Леонид Чагин, полюбил женщину, с нежностью смотрит на нее, стоит на коленях, целует руки, и Леонид Чагин сделается всяким, каждым, а не Леонидом Чагиным, и чары испарялись.
Я стояла неподвижно, смотря на рыдавшую Дору, и чувство свободы охватывало меня.
Первый раз в жизни я радовалась животной радостью выздоравливающего или радостью заваленного в шахте рудокопа, когда он слышит звук кирки товарищей, пришедших его освободить.
Дора в это время подняла свое облитое слезами лицо и жалобно заговорила:
– Варя, да поймите же весь ужас моего положения. Ведь я совсем, совсем одна останусь! Ведь мне некого любить! Что же мне делать? Возвратиться к Степану? Не могу же я жить одна?
– Но, может быть, вы и поладите с вашей невесткой? – сказала я, уже не скрывая своего радостного волнения, которого огорченная Дора не заметила.
– Как я с ней полажу, когда это какая-то шансонетная певица! – воскликнула Дора и опять зарыдала.
Придя домой, я увидела в передней соломенное канотье и палку.
Он здесь!
Мне захотелось скорей, скорей бежать к нему. Мне, рабе, сказать ему, жестокому господину, что я свободна!
Хохотать ему в лицо, потому что он мне теперь не страшен и власти его конец!
Я вбежала в кабинет отца и еще с порога крикнула:
– Поздравляю вас, Леонид Денисович, как я рада!
Отец, пораженный моим оживлением и несвойственной мне веселостью, даже приподнялся в кресле и с удивлением пробормотал: