Зимняя почта - стр. 7
А что, если бабушка и пошла домой? Ведь в Верхнем Новгороде у нее есть дом – наш дом!
«Хр, хр, хр-хр-хр», – ускорилось вместе со мной.
Я бежала целую вечность. Мимо проносились одни и те же здания. Казалось, их копируют и вставляют, улица тянется, тянется – и не закончится никогда. Верхний Новгород не хотел, чтобы я добралась до дома. Под ботинком хрустнул одинокий елочный шар. Следующий я перескочила, заметив в последний момент, и провалилась в сугроб.
Ветер усиливался. За пару секунд, пока я пыталась выбраться, вокруг намело уже по пояс. В сгустившейся мгле что-то легонько коснулось лица. Щурясь от летящих в лицо снежинок, я попыталась разглядеть, что это было. Ветка? Наш вековой дуб – вот же он, совсем рядом! Кто-то украсил дуб игрушками, и теперь они трепыхались, бились друг о друга и не падали только чудом. Под шапками снега одна из ветвей склонилась так низко, что можно было попробовать за нее ухватиться.
– Сюда, – уговаривала я. Тянула руки, но ветер снова и снова лишал меня опоры. – Пожалуйста, еще немного!
Можно подумать, дуб меня услышал. Ветка опустилась к самому носу и замерла, покачиваясь. Сверху сидел сизый горе-провожатый. Как только мне удалось закрепиться и выдернуть ногу из снежной топи, он перелетел в галерейку.
Точнее, попытался. Бедолага хотел пристроиться на перила, но шипы от птиц кололи лапы, и голубь снова и снова хлопал крыльями, тщетно подыскивая свободное место.
– Сейчас, подожди!
Как назло, вокруг не нашлось ничего, чем можно было бы погнуть шипы, так что я сняла с себя куртку и растянула ее по перилам. Голубь наконец перестал суетиться и уселся на ткань, поджав лапы. Кажется, он был мне благодарен.
– Только никуда не уходи, – попросила я его и приблизилась к двери. Мне не нужно стучать, чтобы войти. Это мой дом.
Домофон не издал ни звука, но отщелкнулся. Из подъезда привычно потянуло сыростью и кошками. На полу затертая плитка – говорят, сохранилась та самая. Лестничные балясины с лепниной в пыли и паутине. Может, я просто возвращаюсь с прогулки? Родители скажут, что с бабушкой все в порядке – она нашлась, немного побудет в больнице, завтра мы ее навестим. Встретим Новый год вместе, ты же не против? Я не против – мне здесь нравится: так много снега, а утром первого января мы проснемся затемно и пойдем кататься на тюбинге в овраг. Там такой высоченный склон – многие боятся, а мне, наоборот, весело. Я просто возвращаюсь с прогулки. Родители скажут…
Квартира была пуста. Я тихонько заперла дверь, щелкнула выключателем – света нет, нужно высушить носки и ботинки, в кухне точно должны быть спички.
К счастью, спички оказались на месте. Слегка отсыревшие, но все еще пригодные, они, как обычно, лежали за газовой трубой. Я подпалила одну. Грела руки, пока огонек не добрался до пальцев, с единственной мыслью: придется растопить печь. Ту самую, что давно превратилась в декорацию, в удобную полочку для икон и рецептов на лекарства, в таблетницу, буфет и красный угол одновременно. Печь в бабушкиной спальне, которая так тебе нравилась, «жалко, что не получится ее растопить».
Я тащу несколько сморщенных газет, остаток рулона обоев, настенный календарь за 1999 год, пучки засушенных трав и толстую поваренную книгу. Я не трогаю фотокарточки, рецепты на лекарства, книги получше, тетради с молитвами, написанными от руки, – молитвы изложены своими, то есть бабушкиными словами. Затем открываю заслонку, потому что, как только ты увидел эту печь, сразу подергал заслонку туда-сюда и вынес вердикт: работает. Комкаю газеты и, как только занимается пламя, раскладываю напротив очага свои сырые носки и расшнурованные ботинки. Бумагу приходится подбрасывать постоянно, травы идут туда же, в комнате пахнет баней. Сама я напоминаю себе того пацана, что замерзал в деревянном доме, и надеюсь, что мой снуд ему пригодился. Тем более, книги у него наверняка закончились.