Журнальный век. Русская литературная периодика. 1917–2024 - стр. 44
Я думал: если я этот роман напечатаю у нас, то этим буду участвовать в преобразовании страны. А на Западе он прошел бы как еще один эмигрантский роман. Резонанс был бы совсем не тот159.
И потребовалась перестройка всей идеологической жизни в стране, потребовалось личное вмешательство А. Н. Яковлева, по слухам даже М. С. Горбачева160, прежде чем роман прочли уже миллионы. Тираж журнала, и без того высокий, взлетел в самое поднебесье, и это ощущение собственной востребованности поддерживало дружбинцев в годы, когда он, этот тираж, стал мало-помалу опадать, редакция столкнулась с первыми экономическими трудностями, и ее стали все настойчивее изгонять из обжитого флигелька во дворе Дома Ростовых.
Надежды, естественно, были на уникальную, никем не восполнимую роль «Дружбы народов» как медиатора в культурных взаимосвязях развалившейся державы. И действительно, щедроты со стороны межгосударственных институций над журналом все-таки проливались, пусть и нерегулярно, а позднее, когда редакцию окончательно выдавили с Поварской, ее приютил фонд «Русский мир».
Тем не менее после смерти Баруздина в марте 1991 года для журнала наступило время турбулентности, осложненное, возможно, еще и тем, что его преемники – переводчик и критик Александр Руденко-Десняк (1991–1992), прозаик Вячеслав Пьецух (1993–1995) – сменяли друг друга слишком быстро, так что в рабочий ритм жизнь редакции вошла только с приглашением Александра Эбаноидзе на пост главного редактора.
Рабочий, впрочем, не значит безмятежно спокойный. И трудности с финансированием только нарастали, и давали о себе знать проблемы, связанные с непростыми отношениями между бывшими советскими республиками и их отношением к России. Целевые номера или блоки, посвященные национальным литературам, стало составлять все труднее. Согласие напечататься в Москве требовало от авторов уже изрядного мужества. «Помню, позвонил в Грузию кому-то из известных в конце 90-х. „Вы хотите, чтобы меня распяли на глазах у публики?“ – получил ответ», – рассказывает Леонид Бахнов, руководивший в журнале отделом прозы. И понятно, что первыми от соучастия в принудительной дружбе народов отказались писатели стран Балтии. Единственным значимым исключением стала публикация романа Марюса Ивашкявичюса «Зеленые» в переводе и с предисловием Георгия Ефремова, где речь шла о послевоенной борьбе литовских «лесных братьев» с советскими карателями (2006, № 9–10). Как подвиг писателя, чье имя и чьи книги запрещены в современной Туркмении, был расценен не появившийся на родине, но переведенный Сергеем Баймухамедовым роман Тиркиша Джумагельдыева «Энергия страха, или Голова желтого кота», передающий трагический опыт сопротивления тираническому режиму Туркменбаши (2011, № 4). Да и с Украиной многим ли легче? Например, – вспоминает Сергей Надеев, – «пришлось снять из номера роман украинского писателя о событиях в Донбассе, он шел на Шевченковскую премию и испугался, что публикация у нас ему повредит»161. И уж совсем травматичной стала история с романом Акрама Айлисли «Каменные сны» (2012, № 12).
Принимая решение о публикации, редакция не сомневалась: и у автора репутация азербайджанского классика, и роман по нравственному посылу глубоко гуманистичен. Однако в книге рассказывается об армянских погромах в Баку, о кровавых событиях в Сумгаите, где главный герой спасает армянского мальчика, получает ранение, уходит в кому и говорит в бреду: братья, одумайтесь и покайтесь, а его рука силится перекреститься. И этого оказалось достаточно, чтобы писателя на родине подвергли настоящей травле. Его книги стали сжигать на площадях и возить по улицам в гробах, исключили из школьной программы, объявили награду в 10 тысяч манат тому, кто отрежет ему ухо, пытались лишить его азербайджанского гражданства, отобрали персональную президентскую пенсию и звание народного писателя Азербайджана.