Жизнь Гришки Филиппова, прожитая им неоднократно - стр. 25
Значит, надо позарез.
Эх… Но – «Надо, Федя, надо».
– Мальчик!
– Что?
– Как твоя фамилия? Я в стартовый протокол запишу.
– Филиппов. Нет, два «пэ».
– Мальчик!
– Что?
– Ты что стоишь?! Иди на старт!
– А куда?
– Вон, сразу за девятыми. Да не туда! Ты какой-то очень странный мальчик.
– Да.
Я смотрю вслед уходящей физкультурной тетке и вздыхаю:
– Возможно. Пожалуй.
Какое же все-таки потрясное лето…
Лес дышит после дождей, ландыши гудят комариным воем: «М-м-м-я-а-а-со!» Отстаньте, черти, я невкусный, я токсичный, я полночи грыз несходящиеся ряды[32] по методичке…
Сосны дышат. Синее-синее небо. Белые облака. Белыми рядами. Несходящимися последовательностями.
– Ты новенький?
Какие у нее удивительно серо-зеленые глаза…
Глаза цвета бесконечности.
– А?
– Ты что, новенький? Я тебя раньше не видела. Ты из седьмой? Я тебя в седьмой видела.
– Нет. Я в седьмой писал олимпиаду по физике. Или по биологии. Или по литературе. Или по химии. Не помню. Я из одиннадцатой.
– Так у вас Жора… Георгий бежит. Ты не знаешь, где он?
– Жора не пришел.
– Не пришел… Вот как… А я с девчонками бегу. У нас старт сейчас. Вы бежите через пятнадцать минут. Ты чего?
– Что?
– Ты чего так на меня смотришь?
– Извини.
– Ты такой странный. А ты «пятерку» из двадцати выбегаешь?
– Выбегаю? Не знаю.
– Ты что, никогда не бегал?!
– Нет. Я тут случайно.
– Вот ты чудак… Случайный. Ну ладно, случайный, иди.
– Что?
– Иди, твой старт во-о-он там.
– Хорошо.
Рядом такие лбы, мама моя родная. Дышат. Спортивные. Ноги как у футболистов, с квадратами мышц. Смотрят сквозь меня, не замечая. Ну да, я дохлый. Знаю. Я уже месяц не сплю. Я все знаю о бессоннице. Я все знаю о кипящей ртути. Я могу рассказать о каждой молекуле, обжигающей мои глаза, я живу внутри пульсирующего океана кинетической энергии, я чувствую, как электричество течет по проводам моих нервов, Рихман мне брат родной, Тесла любимый дядька, Эйнштейн – как раз вчера Палыч разбирал на лекции Лоренцево сокращение пространства-времени – мы выли от восторга! Или позавчера? Или неделю назад? Я наизусть помню все иллюстрации учебника Фейнмана. Палыч говорил, что мистер Фейнман крут, чертяка; что Фейнман любит возить на своем олдсмобиле самых симпатичных аспиранток. Он крут, мистер Фейнман, как круты все настоящие физики…
– На старт! Внимание! Марш!
Ну, что ж… Иттить надоть. Только как же… Сердце толкает отравленную бессонницей кровь. Главное, держать дыхание, держать дыхание, держать дыхание – как отец учил.
Отец говорит, что настоящий лейтенант должен уметь довести любого любителя самоволок до состояния изумления. Пограничники – они такие. Отцовы друзья звонили три дня назад – с Днем пограничника поздравляли. Тетя Юля Серова очень плакала, кричала в трубку маме, вспоминала, как папу, и Толю Серова, и всех-всех, всю маневренную группу подняли по тревоге, и мы с Машкой тоже поднялись по тревоге, только мы были в животах – я в мамином, а Машка Серова была в животе тети Юли, и весь Биробиджан не спал и ждал, повторится ли Даманский,[33] – ведь опять ушла по тревоге маневренная группа, опять и опять…
Дыхание. Дыхание держать. Вдох-раз-два, выдох-три-четыре. Вдох-раз-два, выдох-три-четыре. А она хорошенькая – эта, которая о Жорке спрашивала. Не просто так спросила. Эх… Как олененок. Глаза серые, высокая. Или зеленые? Ее, кажется, Аня зовут. Жорка как-то трепался, мол… Не хочу думать об этом. Жорка любит трепаться. Вдох-раз-два. Выдох-три-четыре. Бесполезно. Сердце не держит. Бок печет. Печенка со мной не согласна. Хоть ложись и помирай, так больно. Кровь отравлена. Организм зашлакован. Да, я читал в «Сайнтефик Американ»