Жизнь Гришки Филиппова, прожитая им неоднократно - стр. 2
А я и есть большой.
За шелковицей живет рыжий пионер Боря. Его в этом году приняли в пионеры, поэтому он даже летом ходит в галстуке. Прямо на шею вяжет. Он рыжий, кожа белая, не загорает, в веснушках, и еще очки. Такие большие очки в роговой оправе, и поэтому Борька кажется грустным. Его мама Роза тоже работает в бабушкиной школе, а еще в музыкальной школе, в центре Топорова, поэтому у Борьки очень тяжелое детство.
Борька так Жорику и сказал: «Мое детство весом с пианино».
Дальше еще идти и идти, уже жарко, устал, можно посидеть на лавочке. Здесь я не помню, кажется тут врачи живут – мне бабушка говорила, а вот там, где куча высоких тополей, там уже слышно шум завода – мимо едут машины с красными кирпичами, пыльно, жарко.
Очень хочется пить.
Я останавливаюсь перед проходной – и теряюсь. В прямом смысле слова. Я ведь знал, как идти к дедушке, но куда идти дальше – не знаю. Как его искать – тоже. Лучше вернуться и дождаться, пока бабушка принесет вкусную булку-плетенку. И молоко.
Только вот как идти назад?
Если оглянуться, то от завода идут три улицы. Оказывается, эти улицы совершенно одинаковые – они под углами расходятся. Одинаковые вишни, одинаковые черешни. Одинаковые огороды. Заборы везде разноцветные: голубые, белые, зеленые – какие краски в хозмаге купили хозяева. Крыши тоже синие, зеленые, красные, одинаково разные. Грузовые машины едут одна за одной, сигналят, у проходной много дядек, фуражки, потные, что-то говорят, ходят в проходную…
Если пойти по правой улице…
Иду-иду-иду – ни колодца, ни шелковицы. Нет, лучше вернуться. Долго возвращаюсь к заводу. Явно нужно идти по вот этой, по средней улице. Забор, забор, еще… Долго иду. Опять нет колодца. И на третьей улице – тоже. Явно обеденное время – это мне подсказывает живот. Оглядываюсь и вижу – далеко, у завода, шоферы идут в буфет. И еще там бегает какая-то черная фигурка. Как жук-жужелица лапками машет. Нет, решаю, что эту улицу нужно дойти до конца. Хоть и страшно полностью заблудиться.
Вдруг вижу знакомый галстук.
– Зд’авствуйте, пионе’ Бо’я!
(Я всегда был очень вежливым с пионерами.)
– Зд’авствуй, – он поправляет очень грустные очки.
(Нам обоим совершенно не удается очень сложная буква «Р», поэтому мы ’азгова’иваем без нее.)
– А вы – пионе’? Пионе’ Бо’я?
– Да, пионе’.
– А вы пионе’-ге’ой?
– Ну не совсем ге’ой, но пионе’… – соглашается Борька и поправляет очки. – А ты что тут делаешь?
– Я, наве’ное, поте’ялся. Вы не знаете, где я живу?
– Ты же внук Таисии Те’ентьевны? Я тебя видел в школе, на педсовете. Ты Г’иша?
– Г’иша, да. Меня бабушка бе’ет в школу, да.
– Кажется, я знаю, где вы живете. Давай ’уку.
Борина рука теплая, влажная. Нам жарко. Солнце висит высоко-высоко в синем-синем небе и печет макушки – мою белую и его рыжую. Я уже устал, но стараюсь хорошо идти, потому что не хочу опять теряться. Да и перед пионером неловко оказаться хлюпиком. Мы идем очень долго. Я не знаю, сколько нам еще идти. Оглядываюсь.
Далеко, у завода, мечется черная фигурка. Как жук.
Лапками машет.
– Пить хочешь? Вот здесь мы живем. А вы – во-о-он там.
– Очень хочу. Ой! Это же наш колодец!
– Конечно. Мы же на нашей улице. А вон – твоя калитка. Тебя п’оводить?
– Нет! Пионе’ Бо’я, не надо! Я не буду пить! Я побегу домой! Спасибо! Вы настоящий ге’ой!