Жизнь до галактики личинок - стр. 27

с фундамента мыслей главными постулатами ценности утраченной

страны СССР.

Моя мама от рожденья впитала в себя доброту и широту русской

души. Она и сейчас может запросто отдать свои последние крохи, слепо веря во что-то сверх разума, в то, что, видимо, спасало ее, когда при ее рождении она осталась в живых, вылетев из лона моей

бабушки, когда та спрыгнула с грузовика во время эвакуации

24 марта 1941 года. По стране уже ходили толки о предстоящей

войне с фашистами, и людей эвакуировали, чтобы спасти

от вымирания.

Эта невесть откуда взятая сила спасала ее и в младенческом

возрасте, когда ушедшие на заработки взрослые оставляли своих

младенцев одних, чтобы заработать на жизнь, а малыши сосали

вложенную им в рот марлю, облепленную вокруг хлеба, размоченного водой, напополам с горючими слезами, – это было их

питание. Баба Аня рассказывала, что мама высасывала весь хлеб

из марли. Значит была жизнеспособна. Такие дети, по существу

жертвы войны, начинали ходить только к трём годам.

Каждое лето с моей бабаней, ее сестрами, их мужьями

и детьми, – уже после войны, уже когда тетя Тася вернулась

из фашистского концлагеря с дядей Кузьмой и крохотной тогда

дочкой Надей, это после Польши, где бывших военнопленных, узников германского концлагеря, откармливали и лечили, – моя

мама ездила в Безводное и там «гоняла собак». Мне было непонятно

это выражение, и вообще для чего нужно было «гонять собак»?

Я всё своё детство играла с мальчишками в войнушку, а после

семи лет меня определили сразу в две школы и пришлось играть

на пианино, дабы ублажать папин слух Бахом и Моцартом, а не только воплями соседей, что «Аленка с мальчишками опять

стекла разбили и веревки с бельем порезали на парашюты для

своих каких-то раненных!..» или «Взорвали у костра за линией

коробок спичек и мой Вася пришел в продырявленной новой

рубахе!..», а также «Угомоните вы свою Аленку, она с пацанами

сожрала всю морковь у нас, с чем теперь зимой суп варить, ой, беда

на нашу голову!?!»

Но когда я обратилась к Баху, Генделю, Моцарту и Анне

Магдалене Бах, к Паганини, то соседи перестали вопить, а пацаны

провожали меня с нотной папкой до дверей музыкальной школы

первый год, а потом нашли себе другие занятия, как то картинг

и физика. Так мы объявили мир по всей округе, и больше никто

не использовал недосушенного белья, что висело на улице, для

парашютов, чтобы спасти раненных русских солдат, за которыми мы

«ухаживали в огороде». «Раненными» были будущие физики Миша

Гармаш и Вова Василькин. Им-то мы и скормили «всю морковь», отмыв ее и очистив у Смирновой Ольги дома. Им, оказывается, было

смешно, они ржали до одурения, когда мы, салажонки, всерьез

«ухаживали за раненными». Мы перевязывали им расцарапанные

для нас, для правдоподобия, коленки и руки, и даже голову Мише

Гармашу я лично перевязала однажды, потому что он лучше знал, где его ранило.

А вот Андрюшку Патуткина, моего ровестника и друга по детсаду, всегда ранило в грудь, в сердце, и он «умирал», когда я уходила

за бабушкиными пирогами, но сразу оживал после перевязки. Мы

так же всерьез «стреляли по фашистам» (фашистами, кстати, были

местные вороны, а кошки и собаки были разведчиками, а также злые

бабки, одну из них за постоянный крик-лай на нас, мы даже

прозвали «овчарка»). Лежа за кустиками, так что платьица едва