Женская верность - стр. 29
–Перекур! Девоньки, милые, кухня солдатская, и запах, чуете, каша – в ней вся сила наша. Женщины выбрались из траншеи, кто головным платком, кто подолом вытирая потное лицо.
Возница, пожилой солдат, по форме которого ни одна разведка мира не определила бы, к какому роду войск он принадлежит – таким разнокалиберным было его обмундирование – остановил лошадь и прокричал: «Подходить со своей посудой и по одному разу».
Все засуетились, доставая из котомок чашки да ложки. Акулина тоже встала в очередь. Есть хотелось так, что, казалось, живот к спине подвело.
Раздав всем по черпаку каши, возница собрался уезжать.
–Бабы, а начальство-то наше где? Не емши останется. В рощу-то ему бежать не с чего, вроде, – Акулина посмотрела по сторонам.
–Есть чего ему в роще делать! Раненый он, щоб повязку поправить, надо портки сымать. Вот он от нас и хоронится.
Мотька облизала ложку. Положила в чашку. Подошла к вознице: «На двоих».
–Кому ж энто? Не слепой покель. Всех отоварил, – возница стал пристраивать черпак, собираясь уехать.
– Не слепой, да глупый. Солдат тут нами командует. Раненый он. Ложь, говорю, на двоих.
– Так бы и сказали! – в чашку шлёпнулись две порции каши. И по дорожной грязи опять зачавкали колёса полевой кухни.
К исходу дня все копали молча. Сил не было не на что.
–Всё, бабоньки, айда домой.
–Счас бы в баньку, – Акулина помнила, как после копки картошки банька её спасала.
– Кто ж нам её приготовил?
– Нас вон какая орава. Уж по ведру воды принесём. Баня парит, баня правит, – Акулина шла, заложив руку за спину, чуть ссутулившись. Да и другим товаркам было не лучше.
Как-то все засуетились. Сами не заметили, как и воду натаскали, и дров добыли, и натопили. И, как положено, берёзовый веничек в ушате замочен был.
–так, бабоньки, первым идёт Иван Фёдорович, – хоть никто и думал возражать, но Марья воинственно окинула всех взглядом.
– Покель он в бане, портки бы его простирнуть, на печь сушить положить, а то от крови да мокрой земли совсем заскорузли, – Акулина достала сменную рубаху, примерилась и оторвала подол. – Боязно мне, но, може, кто посмелее – повязку ему поменяет, а я покель портки на речке простирну, – и Акулина протянула оторванный подол.
– Давай, ужо, – Мотька вздохнула, глянула на дверь баньки и, немного приоткрыв, крикнула в дверь:
–Иван Фёдорович, ты, как помоешься, сразу не одевайся, а так накинься чем. Взойду, рану перевяжу.
–Да ежели есть какая тряпица, то я сам…
– Не тяни, сам всех до свету подымишь. Мне сподручней.
В эту ночь уснули не сразу. И негромкий шелест женских разговоров висел в бывшем правлении до тех пор, пока все не помылись. Но усталость взяла своё. Ещё луна не успела подняться над деревней, как сонное дыхание заполнило комнату.
Утро следующего дня было таким же серым и туманным, как и все предыдущие. Накрапывал дождь. К будущим окопам подошли молча. Было видно, что работа в этом месте подходит к концу.
–Девоньки, могёт, докапаем, да хучь на денёк-другой домой отпустят? – молодая, красивая девка Настасья с тоской смотрела на свои ноги в остатках размокшей старой пары ботинок.
–Чегой-то тихо. – Мотька покрутила головой, будто стараясь чего-то услышать. Все уже привыкли к близкой канонаде, начинавшейся с рассветом каждое утро.
–Всё, бабоньки, заканчиваем здесь и передислокация.