Женатик - стр. 30
Какой глупый вопрос!
Какая глупая я!
Нам не нужно обсуждать то, что произошло по ошибке...
— Что недостоин твоего первого раза, — Суворов придвинулся ко мне. — Чуть не свихнулся, пытаясь избавиться от мыслей о том вечере, о тебе... твоих губах... — его дыхание стало тяжелым, а взгляд, возбужденный и пламенный, опустился к моему рту. — С тех пор думаю о том, что происходит между нами, Майя, — руку другой руки он положил мне на талию. — Ты сводишь меня с ума. Клянусь. Рядом с тобой я становлюсь слабаком.
— У вас невеста…
— Это сложно объяснить, маленькая моя.
Держи себя в руках, Майя. Умоляю, держи себя в руках.
— Как вы можете быть с ней и одновременно желать меня?
— Говорю же. Потерял голову от тебя, — сжал рукой мое бедро. — Сам не в восторге, что все мои фантазии о другой женщине. О тебе, Майя.
Какая восемнадцатилетняя девушка устала бы перед сладкими речами взрослого, уверенного и сексуального мужчины?
Точно не я.
Я поддалась.
Собственноручно снесла крепость, которую возвела для того, чтобы защитить свои чувства и оградиться от усиливающейся влюбленности в Давида Дмитриевича.
Не смогла.
Не выдержали.
Мы оба.
Накинулись друг на друга, врезавшись губами. Наши стоны перемешались с прерывистыми вздохами, падающими стульями и летевшим на пол пустым ведерком из-под мороженого.
— Майя, — Суворов рычал мое имя, снова и снова, покрывая жаркими поцелуями шею и ключицы.
Я теряла себя. В его крепких объятиях, жадных губах. Запах сильного мужского тела окутал меня, испепеляя витавшие в воздухе сомнения.
Я дурела и отзывалась на ласки, не заботясь о последствиях.
Давид — ошибка моей юности, за которую я непременно поплачусь, но не буду сожалеть.
Утоление собственного голода было для меня важнее, чем укоры совести.
Это наш последний шанс заполучить друг друга.
Давид усадил меня на край островка и вплотную приблизился ко мне, рукой раздвинув ноги.
— Майя, прошу, скажи, если хочешь, чтобы я прекратил, — в противовес собственному бормотанию мощный и дрожащий от возбуждения великан с большей пылкостью принялся блуждать руками по моему телу.
Я с наслаждением пропускала сквозь пальцы его светлые пряди, растворяясь в головокружительных ласках.
— Я ничего не могу тебе обещать, ты же понимаешь? — изрек он вымученно и положил большой палец на мой подбородок. Надавил, заставив взглянуть на себя.
Я была так пьяна им, что едва соображала.
— Пожалуйста, Давид, — нежно прошептала ему на ушко.
Мне не нужно было повторять дважды.
Своей последней репликой я уничтожила в нем благородство и обнажила его дикарскую, первобытную сущность. Давид Дмитриевич схватил меня за запястья и поднял их вверх. Сорвал одежду и откинул ее. Положил ладони на мои бедра и отодвинул к середине кухонного островка. Забрался следом и накрыл меня своим большим телом.
Трепетное ощущение возникло у меня в животе, трансформируясь в исполинский жар; оно скоротечно распространилось по телу, концентрируясь под ребрами и между ног. Ощущение наготы усилилось, кожа внезапно сделалась сверхчувствительной, будто бы умоляющей о том, чтобы Давид прикоснулся к ней любым возможным способом. И каждый вдох казался последним, поэтому я дышала жадно и глубоко, не в состоянии совладать с бешеным сердцебиением.
Я остро чувствовала спиной прохладу и твердость столешниц. Пульсация в промежности усиливалась с каждым поцелуем Суворова, отдаваясь в кончиках пальцев рук и ног. Потребность в прикосновениях и трении вызывала одновременно божественную эйфорию и разочарование.