Желтые цветы для Желтого Императора - стр. 39
Янь лишь свистяще захрипел, когда одной рукой Кацуо схватил его за плечо и потянул вперед. Катана прошла под углом, хрип превратился в бульканье, на щеку Кацуо брызнула кровавая слюна, а скрюченные пальцы последним усилием потянулись к его горлу, но достать не смогли и стиснулись на отворотах канкоги. Что, интересно, кроме смертного ужаса, он ощущал, потрясение или, наоборот, мрачное удовлетворение: «Правильно завещание написал»? Не отстраняясь, спиной чувствуя сразу слишком много взглядов, Кацуо праздно искал ответ и смотрел в окруженные морщинами, осеннее-красные, но уже начавшие блекнуть глаза.
– Это забавно. – Кацуо даже не обращался к Яню, наконец начавшему оседать на колени. Волосы его успели почернеть полностью. – Когда ты умрешь, тебя будет не отличить от них, – он кивнул на площадь, на накрытые трупы левобережных, – и от них, – кивнул влево, туда, откуда, преодолев несколько проулков, можно было вернуться к месту большой резни, – и даже от императрицы Сати, когда остановилось ее сердце… А выводы делай сам.
Там, в Темном Месте, куда уходят все… Возможно, даже в Рое Бессонных Душ – на самом нижнем круге, среди злобных неупокоенных призраков, отвергших право на перерождение.
В Красном Городе Кацуо часто бывал в театрах и много читал, так что знал: играй они постановку, Янь бы из последних сил поднял голову и выкрикнул, что героически умирает, продолжая славить императора. Ну, или хоть стоически дослушал бы поток размышлений о единственном, что уравнивает всех на свете, до конца. Но они были не в театре, и Янь умер где-то на слове «забавно» – по крайней мере, тело его обмякло, и запястье Кацуо заныло, даже хрустнуло от усилившейся тяжести. Он разжал пальцы, выпуская катану, и брезгливо отступил. Вынул платок, обтер лицо. Ничего похожего на удовлетворение не пришло. Скорее наоборот.
«Вы ходите по кругу». О да. И уже давно.
Кацуо задумчиво повернулся к площади. На него смотрело… правда, много глаз. С десяток канбаку, шестеро мибу и трое этих, местных, которые таращились так, будто прямо сейчас к ним медленно, но верно ползет огромный наг или несется, сминая сам ветер, лис-огнехвост.
– И снова здравствуйте. – Кацуо кивнул, преодолев разделявшее их с кан расстояние. Волки смотрели сонно, без тени любопытства и тем более упрека или страха.
– Зд-д-д… – начал, запинаясь, один канбаку. Одна: девчонка, высокая, крепкая и румяная.
– Думаю, не нужно объяснять, почему случилось то, что случилось? – вкрадчиво спросил он, не обращаясь ни к кому. – И думаю, даже если суд в такой форме вас не устраивает и вы попробуете что-нибудь сделать, кончится все быстро, а представлено будет как неповиновение вышестоящим. Нам. – Он стрельнул взглядом в Кику, ближайшего мибу, и тот, улыбнувшись уголком рта, положил руки на парные танадзаси. – Но есть и хорошие новости.
Он только сейчас осознал, что и сам сжимает катану. Пока не тянет из ножен, но к его правой руке приковано несколько пар глаз. Канбаку не смели отступать: то ли вышколили их все же неплохо, то ли ужас разливался от самой фигуры, голоса, мимики Кацуо – совершенно, к слову, безобидной. Что бы там сэнсей когда-то ни ворчал.
«Улыбайся, малыш. Ну давай. А зубы спрячь».
Это он и попытался сделать – улыбнуться помягче. Зря. Кто-то попятился.