Желая Артемиду - стр. 75
Дом предстал перед ним в коричневато-охровой гамме, разбавленной пятнами глубоких красноватых оттенков: бургунди, кармин, бордо, сангрия – цвета зарева с полотна «Данте и Вергилий в аду». Он словно оказался в чьих-то венах, где мелькали светлые пятна – лица гостей, некоторые он видел впервые, а вот другие вполне узнавал.
В главном зале и коридорах сновали официанты с подносами – точно пришельцы с обломками от летающей тарелки, такие деятельные, беспричинно улыбчивые или, напротив, чересчур серьезные. Основа всех композиций в фарфоровых вазах – белые лилии, мамины любимые цветы, символ верности, чистоты и невинности. Майкл запустил нос в один из букетов – тщетно, но это честная сделка, он пошел на нее добровольно.
Энергия бурлила в нем фонтаном, выплескивалась кругом, и он попытался забиться в угол, чтобы не привлекать всеобщего внимания – не вышло: его то и дело цепляли за рукава дамы постарше, те самые, из его детства: какой же красивый мальчик! Ты у нас что-то с чем-то, да? Боже, ну и глаза! А какие ресницы! Конечно, тети были другие, но мало чем отличались от тех, из его прошлого, что остались за океаном. Его деятельная копия – тот, другой Майкл – без разрешения вышла на свет, с радостью общалась с гостями, плыла в толпе, с успехом поддерживая светские разговоры о всякой, по его же мнению, тупой, бессмысленной, изматывающей херне, и даже очаровывала леди с дряблыми декольте, что, в свою очередь, очень нравилось Кэтрин. Но со временем концентрация ослабевала, мысли разлетались в кучу, эйфория рассеивалась. Стенки горла как наждачка, лицо пепельно-бледное. Сердце бухало за ушами. Во рту у него с самого утра не было ни крошки – он все смыл в унитаз и теперь буквально разваливался на части посреди сверкающей толпы.
Ядовитый прилив сил, а вместе с ним и энтузиазм, отступал, оставляя за собой шлейф духовного бессилия и физического истощения. Он не сомкнул глаз ночью, клевал носом, виски взмокли – ужасно устал и только тогда услышал вездесущие щелчки фотоаппарата.
фотографы где зачем
Он судорожно торопился вернуться в комнату, чтобы пригубить из бутылки, спрятанной в шкафу, порисовать еще, но снова и снова увязал в беседах, разжижавших мозг. Он терпеть не мог бессмысленную трепотню Шелли, но и та, что мозолила уши сейчас, была ненамного лучше – разговоры, не имеющие ничего общего с реальностью. Потерян навеки. Ему нет места ни на одном континенте, ни в одной социальной группе. Не англичанин и не американец, не богач и не бедняк – сгусток крови, повисший в воздухе.
Вдруг, как луна в ночной прогалине, появился лучик нежного сливочного цвета – Грейс Лидс. Короткие рукава, глубокий вырез – он впервые видел столько ее кожи и на миг перестал дышать. На бледной груди сверкало колье с синим сапфиром – подарок от Кэтрин на день рождения. Синий цвет особенным образом подчеркивал цвет ее глаз – те изучали толпу со снисходительным ленивым безразличием. Ее отец умер… Ее брат покончил с собой… Лидс-холл на грани краха… Она походила на место жестокого преступления, на которое неприлично смотреть в открытую, но очень хочется исподтишка; ядовитой дымкой за ней тянулись взволнованные и удивленные шепотки, пренебрежительные и заинтересованные взгляды, и она держала их на себе, пока любому, кто смотрел достаточно долго, не становилось дурно, и продолжала с невозмутимой статью плыть через зал, словно и не замечая, какой молчаливый фурор произвела. Ни с кем не перемолвившись и словом, она прилипла к окну – то, что происходило за ним, увлекало ее намного сильнее, чем обрывки бесполезных разговоров об отдыхе, лете, нарядах, детях, политике, новых домах на побережье, прошедших в этом сезоне свадьбах…