Желая Артемиду - стр. 67
Прислуга проводила гостей в большую гостиную, где когда‐то Майкл писал портрет Лидсов – самое счастливое и мучительное лето в его жизни – и где теперь они с Генри тонули в тишине, окруженные мертвой роскошью.
Генри Стайн.
кто он мать его такой
Дешевый костюм, легкая небритость, тени под измученными глазами, темные волосы уже тронула седина, но недостаточно, чтобы назвать его старым, – детектив с картинки. Но, что самое главное, у Стайна не было цвета – ни ярко слепящего, ни слабого мерцания – живой труп. Глаза-ледышки смотрели на мир с постоянным подозрением, неверием и… болью. Майкл знал этот взгляд – встречал его каждый день в зеркале. Кем бы ни был Генри Стайн, он тоже потерял кого-то, и поэтому на краткий миг Майклу захотелось устроиться рядом, довериться, пылко и бессвязно рассказав все, что мучило его, подобно затяжной болезни, долгие недели, но после этого Генри скрутил бы его и отвез в участок, поэтому Майкл лишь подозвал Премьер-министра и погладил по голове, желая почувствовать что-то живое, благосклонное к нему.
Внимание Стайна привлек портрет над камином – еще молодой Филипп Лидс (совсем юноша, едва старше Майкла) уже тогда лучился силой и статью зрелого мужчины: светло-русые волосы, волевые черты, всегда приподнятый подбородок. У Грейс и Фреда были его глаза – цвета неба на восходе пасмурной зимой. Обычный человек назвал бы их голубо-серыми, но это описание не отдавало должного их уникальности. Добра в глазах Филиппа не было, но и зла тоже. Ходили слухи, что Филипп без колебания отнимал руки и ноги, когда служил в Афганистане. Истинный руководитель, бывший военный врач – сломленный, но возродившийся из пепла и ставший еще сильнее. Майкл помнил, какое впечатление он производил, появляясь в коридорах Лидс-холла, – весь искрящийся золотом, видный и суровый, – немедленное желание сдаться. Это было бессмысленно, совершенно бессмысленно, но Майкл хотел, чтобы Филипп стал его отцом, и это желание было таким сильным, таким всеобъемлющим, странным и необузданным, похожим на веру, что он нередко корил себя за него.
– Здравствуйте, господа. Чем могу помочь? – спросила Агнес, пройдя в гостиную.
Слова приветствия и извинения застряли в горле, и Майкл с пылающими щеками отвернулся, уставившись в окно. Тело его невольно подрагивало.
– Добрый день, Агнес. Выяснились новые обстоятельства дела, поэтому я бы хотел… – Голос Стайна стремительно затухал, доносился до него все тише и глуше, точно он уходил под воду. Так оно и было. Топливо. Ему нужно топливо! Разве он так уж много просит?
И тут вдали в зелени сада сверкнула светлая точка. Лица не видно – лишь сгусток, бледно-голубой, почти белый, но это была она. Больные глаза сощурились, чтобы разглядеть лучше, тело подалось вперед в нестерпимом желании приблизиться к ней. Министр привстал, склонил голову набок, потом на другой, подкрался к окну, а после, как ужаленный, помчался вон из гостиной. Майкл вяло окликнул его, но Министр уже юркнул в темноту коридора.
– Я… мне нужно… вернуть его, – промямлил Майкл и вышел следом, спиной чувствуя, как обжигает спину взгляд недовольных глаз Генри.
Каким-то чудом ему удалось не заблудиться в лабиринте темных коридоров, он покинул дом и двинулся по дорожке из плитняка. Живая изгородь из кустов тиса медленно поредела и совсем оборвалась – так далеко он еще не заходил. Перед его взором открылось зеленое поле, поросшее травой, в которой яркими пятнами горели лютики и ромашки. За ним вставала могущественная чаща.