Желая Артемиду - стр. 6
Ухмылка соскользнула с позеленевшего лица Шелли, но от соболезнований она воздержалась, и он мысленно поблагодарил ее за это.
– В Афинах он даже не успел бы стать эфебом [6].
– Чего? – старчески-негодующим тоном отозвалась Шелли. – Опять эта ваша заумная хрень.
Он шмыгнул носом и вытер его рукавом.
– Есть кое-что еще более паршивое… в последний вечер, когда мы говорили… – Он запустил пятерню в волосы и с силой потянул. – Я все испортил. Я охеренно плохой человек.
– Ты себя переоцениваешь, дорогуша. Но да, со мной ты ужасен. Не позвонишь, не напишешь…
– Я никому не звоню. Теперь мне все безразличны.
– Прямо-таки все? А как же твоя малышка Кэти? Сколько ей уже?
– Тринадцать.
– И сколько еще она будет твоей малышкой? Ляжет под какого-нибудь пижончика в красном пиджачке и забудет о своем большом страшном брате.
Он сжал челюсти. Молчание висело над ним, как копье на ниточке, которая норовила порваться от любого опрометчивого слова, дуновения ветра. Шелли докурила, потушила окурок в пепельнице и обрубила нитку:
– Так что случилось?
Наконечник вонзился ему в грудь – он задержал дыхание.
– Покончил с собой.
Каждую ночь воображение Майкла рисовало яркие, пугающие картины того, как Фред носился по мрачному, извилистому, подернутому дымкой лабиринту там, в мертвой глубине, и пытался найти выход, не зная, что ему некуда вернуться.
– Он даже… даже не оставил записки, – сдавленно произнес он и только в тот миг окончательно осознал, что это не сон, он не очнется весь в поту посреди дня в измятых простынях и груде шелестящих страниц, задыхаясь от жары, – это произошло: Фредерик умер.
Шелли задумалась, поджав губы, отчего стала настоящей собой – той Шелли, какой она была за фасадом дурного вкуса и вынужденной грубости: думающей и чувствующей молодой женщиной, у которой, в должных условиях, могло бы сложиться прекрасное будущее.
– Думаешь, это из-за той девчонки? – спросила она на манер опытного детектива.
– Девчонки?
– Мэри Крэйн. Они же вроде мутили или как? Сейчас в Суррее не найдешь газету без ее фотки.
– Не знал, что ты читаешь газеты. – Майкл рывком подвинулся вперед – это походило на полноценное упражнение, – схватил пачку и, снова откинувшись на спинку, вытащил сигарету, но долго не мог прикурить. Руки не слушались, голова, впрочем, тоже.
– Голубоглазик покончил с собой… Я бы охотнее поверила в то, что с собой покончишь ты.
Майкл затянулся до жжения в легких.
– Почему он это сделал? Ты не хочешь выяснить?
– Боюсь, если я открою эту дверь, назад дороги не будет. – Невидящий взгляд беспокойно забегал по темным пятнам вокруг. – Я не смогу управлять тем, что из нее выйдет.
– Какие метафоры! Да ты прирожденный поэт, Майкл Парсонс, – шутливо ткнула она его под ребра, и Майкл окатил ее взглядом «а ты дурочка, да?» – порой изо рта Шелли выскакивала отборная чушь, да такая, что свет туши.
Она встала – латекс сапог неприятно заскрипел, – схватила со столика бутылку, в ней все еще что-то плескалось, и отпила жадный глоток, виски потек в вырез обтягивающего топа, который скрывал меньше, чем открывал.
– Что же ты будешь делать? – спросила она внезапно гнусавым голосом, так, будто это был далеко не первый глоток сегодня.
– Что ты имеешь в виду?
– Не знаю, – повела плечом она. – Без него тебя будто не существует. – Осознав, как странно и двусмысленно это прозвучало, она добавила: – По крайней мере, ты сам так думаешь.