Желая Артемиду - стр. 19
Кэти, сестра Майкла, отреагировала на их выпады нежным подрагиванием ресниц, призраком несмелой улыбки, и Майкл метнул в нее гневный взгляд. Порой она так сильно походила на мать, что он забывал, насколько любил ее. Точно искусная копия шедевра, сестра унаследовала от матери совершенно все: алебастровую кожу – цвет дорогого полотна, темные вьющиеся волосы, слегка отливающие осенью на солнце, и большие серо-зеленые глаза с такими яркими ресницами, что казалось, будто они всегда накрашены, – кукла с картинки, и Джейсон не скупился на поддержание этого образа, наряжая дочь в платьица с рюшами и плиссированные юбки, туфельки с бантами и гольфы с исключительно девчачьими принтами вроде цветов или бабочек – отчего Майкл несколько потерялся, застыв в лабиринте прошлого, все еще видя ее малышкой, что бегала по заднему двору с сачком, и стремился уберечь от всех невзгод, главными из которых были нрав отца и преступное равнодушие матери. Во избежание путаницы сестру, названную в честь Кэтрин, звали Кэти. Да уж, порой взрослые совершенно не понимают, что делают.
Перед выходом Майкл выкурил пару сигарет и теперь разминал языком утратившую вкус жвачку. Белый яд притупил его беспричинный гнев и раздражительность, но приятная степень отрешенности от мира таяла на глазах, его сильно укачивало, и он снова становился подавленным, злым и гневливым – темной копией себя.
– Знаешь, что мама купила Грейс в подарок? – вдруг спросила Кэти.
Майкл непонятливо уставился на нее, на секунду забыв, что когда-нибудь они куда-то приедут.
– Колье с синим сапфиром.
– Сапфиры?
Кэтрин полоснула его неодобрительным взглядом, как бы говоря: «Оставьте этот снисходительный тон, молодой человек». Но синий старушечий цвет сапфиров и украшения, которые обычно из него делали, вызывали у Майкла как минимум зевоту – тяжелые, чересчур броские и в самом ужасном смысле старомодные, наиболее неподходящего подарка на совершеннолетие и не придумаешь.
– Сапфиры носила сама Елизавета Вторая. Даже у принцессы Дианы в помолвочном кольце был сапфир, – настаивала Кэтрин.
– Оттого они обе и отъехали, – пробурчал Майкл.
– Иногда ты просто невыносим, – отметила Кэтрин с уже привычной высокомерной манерой богатой матушки и устремила взгляд в окно, замкнувшись в ледяном безмолвии.
Майкл и Кэти заговорщицки переглянулись, и он впервые за день растянул рот в улыбке. Тень ярости поблекла в свете любви.
Оставшийся путь Парсонсы тонули в неуютной тишине и угрюмо прибыли к ужину ровно в шесть. В столовую их проводили через коридор, увешанный портретами мертвых Лидсов, следящими за всеми выразительными глазами. Эхо шагов раздавалось и тут же уносилось в глубину дома, навсегда в ней исчезая. Солнце еще не скрылось за горизонтом, но внутри царил зловещий полумрак – все портьеры закрыты: не проскользнет ни ветерок, ни лучик света. Сводчатые потолки уходили ввысь, и от темноты, что собиралась где-то на грани видимого, кружилась голова. Все, окутанное пыльной дымкой, тонуло в готической полумгле.
Парсонсы устроились за длинным столом, с пугающей педантичностью накрытом на пять персон: все приборы выложены как по линейке, начищенные, все равно что зеркала, тканевые салфетки, позолоченные канделябры, вазы с асфоделями – мертвая роскошь. Асфодели – любимые цветы Фреда. По легенде – одной из ее версий, – именно этот цветок хотела сорвать Персефона, когда ее увидел Аид и утащил в свое подземное царство, где цветут бескрайние поля асфоделей, символизирующих лимб, по которому бродят заблудшие души, не нашедшие места ни в раю, ни в аду.