Жаркие пески Карая - стр. 4

– Ты с магазина? Вот бате и передашь, скажешь от тети Софьи гостинец. Не все ж вам покупное есть…

Аленка взяла сверток, молча обошла новую жилицу и побежала по тропке к крыльцу. И встала, как вкопанная – за калиткой стоял казак из сказки. Он был на коне, свободная рубаха, туго стянутая в талии пузырем хлопала на спине, чудная кучерявая шапка была сбита набок. Но, тряханув головой, чтобы отогнать наваждение Аленка поняла – никакая это не сказка. За калиткой гарцевал Прокл. А у старой березы, что напротив у колодца, прижавшись в стволу спиной стояла соседская Машка. Тонкая, как хворостина, с мохнатой рыжей косой, она хлопала длинными ресницами, точно, как Софиина корова, и лыбилась красным ртом. Она держала в руках ведро и от нее на весь двор пахло сиренью.

…

Батя развернул узелок, что дала София, хмыкнул, отломил краешек румяного каравая, бросил в рот. На всю кухню пахло свежим хлебом, да так вкусно, что Аленка тоже не удержалась, куснула краюшку. И когда отец смущенно пробурчал, что жилица сегодня собралась их позвать на чай, поморщилась, но кивнула.

Батя стеснялся, чуть подталкивал Аленку перед собой, как будто хотел за нее спрятаться, его смуглый лоб покрылся испариной, он пыхтел, как медведь, и странно присгибал мощную шею, вроде лез в хомут. Аленке вдруг его стало так жалко, что она нашла его широкую ладонь, тоже взмокшую от волнения, сжала крепко накрепко и пошла вперед, ведя его за собой, как маленького. Они шли в дом, в который поселили пришлых, как в чужой, да оно так уже и было, с тех пор, как у них поселились София с Проклом Аленка ни разу не заходила в свою любимую баньку, забыла туда дорогу. Парились они теперь у батиной сестры Анны, а та за словом в карман не лезла, хихикала.

– Ты, брат любезный, коль не я – мохом б зарос, как тот пень в лесу. В свою ж баню не идут, вот смеху-то. А ты бы ее попросил баньку натопить, она б тя напарила. У нее глаз аж горит, как ты дрова рубишь, у тебя на заду еще ожогу нету?

Отец хмыкал в усы, двигал Анну в сторону, лез медведем на хлипкие ступеньки сестриной бани, но сдвинуть вредную сеструху было не так просто, она статью удалась в брата – настоящий шифоньер. Анна вздергивала плотной грудью, двигала плечом и отходила с дороги только когда натешится, а потом, прихлебывая на пару с братцем душистый чаек с чабрецом, двигала вазочку с медом поближе к Аленке, укладывала ей на тарелочку пирожок с вареньем, щурилась на Алексея, слушала. А тот сипел негромко, то ли нехотя, то ли тушуясь.

– Так, Аньк, мать же велела. Говорит – прими бабу, у нее дом погорел, а сынок еще несмышленыш, хоть и фигура здорова. Она ей крестница, Софья эта. Ну как отказать?

Анна с хлюпом допивала чай из здоровенного блюдца, кидала в рот половину пирога, щерилась.

– Ну-ну. Коль крестница… Иди уж, медведяка!

…

Софья стояла на крылечке бани, внимательно смотрела, как Аленка прячет за своим стрекозьим тельцем смущенного отца, улыбалась. Вечернее солнышко подожгло легкие пряди ее волос, свободно уложенных узлом на затылке, и они уже казались не черными, а медными. И такими же горячими искрами горели серьги в маленьких мочках ее чуть оттопыренных изящных ушек – крупные резные кольца отражали лучи каждой гранью. Аленка вдруг увидела, что Софья удивительно хороша. Атласная темно бордовая кофта плотно обтягивала тонкую талию, а потом резко расширялась книзу, подчеркивая крутые бедра. Бусы в несколько рядов скользили по груди и от этого движения нельзя было оторвать глаз. Софья снова сверкнула яркой улыбкой, показав мелкие, немного хищные, белоснежные зубы, пошла навстречу.