Запрещенные друг другу. Обнуление чувств - стр. 41
Лучше бы никогда и не рождался…
8. Глава 8
Спустя шесть месяцев
Скрежет раскачивающегося на цепях мешка противно действовал на нервы, однако Вал старался на акцентировать на нем внимание. Налитые сталью мускулы ныли от перенапряжения, пот заливал глаза, в горле першило от сухости, но мужчина и не думал сдаваться. Благодаря этим тренировкам он не только проверял границы своей выдержки, но и пытался разгрузить голову.
Иногда сие истязание имело результат, иногда – работало впустую, но то, что после таких тренировок он хотя бы спал беспробудно, говорило само за себя.
Очередной удар, выбивший из мешка глухой звук.
Возвращение отлетевшего мешка на место и глубокий выдох, с помощью которого пытался избавиться от скопившегося в груди давления.
А потом повторение.
Всё на автомате.
Расслабленность сменялась напряжением, удар – отступлением, вдох – выдохом. Если бы не боксирование – давно уже поехал кукухой. Жившая в нем долгое время злость стала привычным явлением. Она сминала душу, разум, чувства, оборачивала весь мир в ненависть. Он нуждался в методе, который бы помогал одновременно бороться с отрицательными чувствами и держать тело в форме. Вал избивал несчастный мешок, оставляя в потресканной коже всю свою ненависть, разочарование, обиду и горечь. Но надолго этого метода не хватало. Вскоре освобожденная пустота снова заполнялась эмоциями, и приходилась начинать всё сначала.
Выдохшись на полную, Дударев снял боксерские перчатки и повис на мешке, обхватив горящими ладонями прохладную кожу. Сердце стучало загнанно, отдаваясь бешеной пульсацией в ушах. Разбросанные по углам мысли постепенно выстраивались в привычную цепочку, но уже без настырного долбления в висках.
Спокойствие… Наконец-то долгожданное спокойствие.
А ведь ещё вчера не находил себе места, страдая от дикой ревности. А всё почему? Да потому, что не послушался друга и поехал в деревню к одной весьма противной бабе. Да, Егорка уже триста раз повторил, что Осинской не было не то, что в области, её не было даже в стране, но он до последнего питал в себе крупицы пускай и самой ничтожной, но всё-таки надежды.
Человеку ведь свойственна надежда. Он до последнего верит в лучшее, надеясь на «а вдруг?» и «если бы», продлевая тем самым собственную агонию. Это сейчас он понял, что зря возводил воздушные замки, а тогда, после выхода из комы – это был такой стимул, такая внутренняя мотивация, что присматривающие за ним реабилитологи только пораженно делали записи в своих папках, удивляясь его выносливости.
Мда уж… если бы они только знали, что за сила двигали им в тот момент. Что за ненавистное чувство вынуждало его идти вперед, запрещая оглядываться назад.
Миллионы раз задавался вопросом «почему?», «за что?». Разбивал кулаки об стены, цеплялся за самые ничтожные зацепки, прогибался под обстоятельства, пока не оказывался на коленях и… снова надеялся.
Когда восстановил здоровье, первым дело нашел закадычных подруг Осинской. Та, что звалась Наташей, то ли врала исправно, то ли и правда ничего не знала. А вот вторая, Зыкина, исчезла в неизвестном направлении, как и любимая подруженька. В детском саду все как один твердили, что уехали за бугор ухаживать за зажиточными пенсионерами. Дочь её, как и больная мать, тоже оказались не особо проинформированными. Единственное, что они подтвердили, так это версию Егора о том, что Юля действительно уехала с мужем, а вот куда? Никто не знал. На вопрос, уехала ли она добровольно, обе утвердительно кивали, подтверждая хорошо известную всем информацию: да, уехала сама, никто её не похищал и ни к чему не принуждал.