Запрещенные друг другу. Обнуление чувств - стр. 40
Такова правда жизни? Беременна? Его ли? Сука-а-а… Его ли?..
— О-о-о, вижу, кто-то витал в облаках, — резюмировал Егор горько. — Извини, братан, сам напросился.
— Она могла испугаться, — предположил Вал тихо, блокируя подсознанием полнейший крах своих мечтаний.
— Ага, испугаться. Кого ты пытаешься обмануть: меня или себя? Хорошо! Я могу понять, что в такое нелегко поверить, но давай будем честны друг перед другом: если бы она испугалась и спряталась, она бы всё равно где-нибудь, да засветилась. Дом их обстреляли, в деревне её не было. Сын тоже исчез. Вот скажи мне, дураку непутевому, куда можно спрятаться, чтобы вот так испариться?
Вал не ответил. Он вообще подзавис, уставившись перед собой. Хотя… внутри всё трещало, разрывалось на части, разлеталось на мелкие атомы. Не хватало кислорода, пространство в груди заполнилось чем-то твердым, что не вдохнуть, не выдохнуть.
В глазах рябило от переизбытка чувств, и Вал пытался сосредоточиться, зацепиться глазами хотя бы за что-то, чтобы не уплыть окончательно.
— Вот и я о том же, — сжали его плечо в дружественном порыве. — Семья, Вал, это такая ячейка общества, которую невозможно понять. Одних баб мужья пздт днем и ночью, а им хоть бы хны. Ни разу не пожаловались, не обратились в милицию. Других – мужья на руках носят, пылинки сдувают, а им всё мало. Мало, понимаешь? Всё им не то, всё не эдак. Не хватает, видите ли, острых ощущений. Бабла мало, шмоток мало, иногда и секса мало… В итоге идут налево, в поисках приключений. Но потом, блядь, потом всё равно возвращаются в семью, потому что там брак многолетний, там ребёнок один… а потом и второй на подходе… Там человек, с которым прожито не один год. Есть с чем сравнивать… И, Вал, пойми, не была она твоей. И не стала бы. Забудь её, слышишь? Вычеркни из жизни эти дни и начни, в конце концов, нормальную жизнь.
Вал рассеяно кивнул. Повел плечами, будто освобождаясь от непосильной тяжести, и отвел взгляд в сторону. Заблестевшие глаза, которые он быстро спрятал, прикрыв на мгновение веки, рассказали о том, о чем так упрямо молчали губы.
Егор, словно с трибуны, разглагольствовал о его повторном рождении. Многократно повторял о том, насколько он любим Всевышним, раз его оставили в живых после полученных травм. Разве это не был своеобразный знак, намекающий взяться за ум и действительно начать всё с нуля?
«Как пришло, так и ушло», — вколачивали в его бошку, повторяя одно и то же. У него вон, Марина беременна, носит под сердцем его ребёнка. Любит именноего, ждала всё это время именно его. Да она едва не отдала Богу душу, будучи не в силах справиться с его безразличием. А Осинская? Вот что его Осинская? Хоть бы раз наведалась, хоть бы раз позвонила!
— …Нееет, она ведь особенная, да? Не такая, как все, — подводил итоги Егор, расстраиваясь не меньше Дударева. — Только вот она хуже, Вал. В разы хуже. Постарайся уж как-то принять это…
Студинский ушел, а он смотрел в окно, прижимая кулак к искусанным в кровь губам. Забыть? Легко сказать. Это не коробка, которую можно вышвырнуть на мусор, стряхнув небрежно руками. Тут и тело покалеченное, и душа в осколки. О бизнесе и прочем движе даже вспоминать не хотелось.
Родился в рубашке? Да лучше бы сгорел той ночью, нежели гореть живьем сейчас.