Записки нечаянного богача – 4 - стр. 34
И тут оборвался бой барабанов. Тишина африканской ночи до боли надавила на уши. А я заметил, как засеребрились украшения на ведьме и её внучке. И даже овальные щиты охотников будто бы стали поблёскивать. Поднял голову – и увидел, как над кроной великана-дерева поднимается огромный диск Луны. Казалось, она заслоняла полнеба – никогда не видел её так близко, хоть рукой дотянись. «Давай!» – хором выдохнули внутренние голоса. И мы завыли.
Полсекунды, наверное, потребовалось Лорду, чтобы «включиться» – его вой присоединился к нашему. Тоненько тянула, задрав нос к небу, Анюта. И почти сразу же вся саванна снова заполнилась лающими звуками голосов Куду, издаваемыми всеми четырьмя племенами.
Потом было застолье. Хотя, нет. Столов не было и в помине, народ сидел на земле, вокруг каких-то больших половиков, заставленных едой и напитками. От костров тянуло жареным, варёным и печёным. Мы, как пояснил Илюха, оказались в самой что ни на есть царской ложе, вместе с бабкой и четырьмя старичками-вождями, один из которых оказался тестем морпеха и дедом Моти, и теперь не сводил с неё блестевших глаз. Иногда глядя на меня, кивая и поднимая большой палец. Ни русского, ни английского он принципиально не знал.
Мотя выступила блестяще. Едва перестала саванна гавкать после нашего воя, Огонёк начала вещать, громко и звонко. Судя по тому, что овации сорвала оглушительные – публике понравилось. Илюха рассказал, что Мотэ Мдого повинилась перед всей большой семьёй за недостойное поведение и стремление покинуть родные края. Осознание и просветление пришли к ней в тот самый момент, когда Белый Волк выскочил из непроходимого кустарника, взлетел птицей и поймал её на руки у самой земли, героически скончавшись, и тут же воскреснув, потому как великий Мулунгу средь бела дня и чистого неба прислал молнию, знак-след от которой все видели своими глазами. Это, оказалось, считалось у шамбала величайшим достижением в жизни, и человек, выживший после удара молнии, признавался едва ли не святым. Не то, что в дремучей Европе, где, бывало, даже сжигали тех, кто чудом спасся, гордясь при этом тем, что помогают Богу, по недосмотру не добившему бедолагу небесным огнём с первого раза.
В соответствии с традициями и верой шамбала, жизнь Мотэ Мдого принадлежала теперь Белому Волку, и она лишь выразила робкое желание остаться дома и поступить в ученицы к бабушке. Которую просто называли бабушкой, а сколько ей было лет – вроде как даже старички-вожди не помнили. Я, разумеется, тут же прилюдно заявил, что инициативу эту всячески одобряю и поддерживаю, и даже попросил Мсанжилэ не сильно лютовать, передавая опыт молодому поколению. Услышав, что турист с дикого края не будет забирать любимую внучку в свои заснеженные края, Мотин дед полез обниматься и залил слезами мне всю обновку – безрукавку из, видимо, настоящего леопарда. Я, признаться, подобный фасон не одобрял – что-то в нём было тревожное, из девяностых. Но дарёному танку в дуло не смотрят – обрядился в оказавшуюся коротковатой шкуру и деда от всей души поблагодарил, отдарившись своей курткой, в которой тот тут же «утонул». Головин покатывался со смеху, уверяя, что я стал больше похож на гарлемского сутенёра, чем сам гарлемский сутенёр. Скептик с фаталистом в это время затеяли этимологический диспут на тему: «кацавейка и поддергайка – сходства и отличия». Было познавательно.