Записки нечаянного богача – 4 - стр. 21

– Ладно, ша! – поднял ладони Тёма. – День только начался, а уже надоел. С Волковым рядом так часто бывает. Выдыхай, Умка, всё, все живы, все здоровы, это главное. Грохнем льва, сядем в ероплан и улетим отсюда к…

– Домой улетим. И, может, даже и льва убивать не понадобится, – прервал я его. – Наши три гормональные бомбы, как с ними бывает, меняют фабулу по сто раз на дню. Да ещё к ведьме местной должок у меня… Глядишь, и без стрельбы по кошкам удастся обойтись.

– Да, помню, как же! С ведьмами у тебя разговор короткий: «Дима хлопнул в ладоши – и пока, мой хороший!», – не унимался Головин.

– Ага! «Плюс два – Валя, запиши!» – вспомнил и я. И мы заржали хором, словно прогоняя смехом напряжение этого слишком долгого утра в саванне.

«Борт», о котором предупреждал Илюха, оказался ГАЗоном. Решительно невозможным и крайне неожиданным здесь, в саванне. Точнее говоря, как пояснял довольный Умка, автодомом на базе Садко-NEXT. Бандура дорулила почти до нас, упершись в непролазную стену колючего кустарника, что остановила Головина, летевшего за мной спасать Огонька. Меня успокоило то, что из окон грузовичка торчали во все стороны автоматы. И тем более то, что из водительской двери вылетела Манька- Мвэндвэ, метнувшись с мужу, голося, как настоящая казачка – на всю округу. Он встречал жену геройски – разведя руки и храня на лице мудрую улыбку, мол, «рад тебя видеть, но рассказать ничего не могу». Я такую на Головине регулярно видел, он её будто не снимая носил.

Удивила Мотэ Мдого, которую я, почти как заслуженный диверсант, «окрестил» Мотей. Она, предсказуемо, не возражала. Девчонка метнулась к Маньке, стоило той показаться на подножке кабины, и зачастила с такой скоростью, что обзавидовался бы самый лучший радист. Потому что, как по мне, что их речь, что азбука Морзе – понятны были примерно одинаково, то есть никак. Но быстро. Мотя тыкала пальцем поочерёдно в скалу, меня, Тёму, Илюху, дерево, снова в скалу – и дальше по кругу. И, пока жена хозяина отеля не обняла её, прижав к внушительной груди, не унималась.

– На жизнь жалится, – прогудел Умка. Мы по-прежнему стояли под деревцем, смоля и геройски озирая окрестности.

– Бывает, – с пониманием протянул Тёма.

– Племянница это наша, оказывается. Я и не знал. Она, с тех пор, как в Англию на учёбу улетела, да вертаться отказалась, наподобие убогой у родни вышла. Вроде и есть, а вроде и говорить-то не о чем. Тут, в Африке, много неожиданного, – сообщил он, глубоко затянувшись.

– Это ты в ещё Белоруссии не был, – парировал Головин.

– Не был, точно. А эти, – Илюха кивнул на заливавшихся уже хором слезами родственниц, – теперь переживают, что им бабка обеим непременно объяснит, как надо Родину любить.

– Это точно. Объяснит. С особым цинизмом, я думаю, – кивнул Тёма.

– Руки прочь от старушки. Вполне толковая бабуля, даром, что в дупле живёт, – влез я в неспешную беседу. – Ты мне, Илюха, вот что скажи – у тебя йод на базе имеется?

– А зачем тебе? – по-военному ответил тот.

– А у них с Надюхой игры такие ролевые, ага, – влез радостный Головин, – этот как с задания прибывает – она ему на поверхности слова нецензурные пишет йодом, большими буквами. А сама говорит – йодную сеточку рисует. Я сам видел!

– Да не плети ты уже, видел он! Приполз один раз синий, как ночное небо, поутру, и не понял ничего! – возмутился я. – А йодная сеточка – вообще панацея, и не плюй мне в веру в чудеса!