Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 2 - стр. 54
Гельсингфорс (Хельсинки). Набережная. Фото начала XX в.
Крошечный Ганге сполз к морю, здесь уже не Финский залив, а Балтийское море, серое, пустынное; с горизонта тянутся облачка, <на прибрежных высоких скалах одинокие лавочки, под ногами шумят с плеском волны>[413], народу мало, путешественник здесь редок, и его не встретит ни портье гостиницы, ни даже носильщик – такого типа здесь и не имеется.
Из Гельсингфорса мы приехали пароходом, матрос вынес на узкий мол пристани чемоданы, поставил и ушел обратно. Пароход ушел далее, немногие пассажиры ушли, носильщика никакого нет, нет и сторожа. На берегу тоже не видно ни души. Показался какой-то портовый чиновник, нет даже сарая с камерой хранения.
На ломаном языке он объяснил нам, что можно все вещи оставить на пристани, а из гостиницы [придут и] перенесут вещи.
Двухэтажные деревянные домики, в одном из них гостиница.
Хельсинки. Набережная. Фото начала XX в.
Деревом отделаны стены комнат, деревянные лестницы, всюду дерево и такая хорошая красная сосна, и лиственница, обладающая гладкой поверхностью, словно полированная. Дерево здесь – всеобщий материал, и строят хорошо и по-своему. Стены домов рублены только из брусьев, а сараи – из пластин.
Рубка «в угол», «в лапу»[414], но система своя и не шведская, как я увидел дальше, ознакомившись с архитектурой Швеции. Черты самобытности лежат в финском народном искусстве, <и никакое шведское многовековое завоевание, тем более русское присоединение целого края и целостного, сплоченного народа, не в состоянии были сгладить черты самобытной культуры.
Честность оказалась здесь обычным, врожденным качеством, вполне естественным>[415].
Мы дошли пешком до гостиницы; никакого извозчика нигде не было; выбрали себе комнату. Прошел добрый час, брошенные на произвол судьбы спокойно лежали на притани наши чемоданы, а вблизи – ни души. <Как-то, уходя из гостиницы утром, я увидел на перилах лестницы кучу денег (серебряных финских марок), возвращаясь вечером, видел эту же кучу нетронутой; то же явление и на другой день. Я спросил, “фрекен” объяснила, что “один господин поехал на два дня в Або, это сдача ему с покупки, а комнату он запер”>[416].
Хельсинки. Порт и Успенский собор вдали. Фото начала XX в.
Мирное, тихое житие финнов в Ганге, служившем тогда дачным местом для столичного Гельсингфорса.
В долгие северные сумерки, когда так медленно гаснет закат, выходит народ отдохнуть на скамеечках в городском саду; длинные, метров в 5 скамьи из гибкой сосны, на скамье сидят дети и взрослые и медленно качаются. Любят везде качели, особые переносные и удобные.
Никаких развлечений, когда в городском саду, центре общественного гулянья, играет жидкая музыка и плохая, <аккуратно после каждой пьесы направляясь к буфету выпить пива и съесть… тонкую лепешку из серой муки с солью>[417].
Пароход финляндского общества «Улеаборг»[418] (он погиб во время империалистической войны) отвез нас в Стокгольм. Путь лежал с заходом в Або[419]