Записки афинского курьера. Сборник рассказов - стр. 11
– Значит так, – ловко обогнув дерьмо и задвигая ногой собачий коврик подальше в угол, хозяйка повернулась ко мне, – ты согласна? Ты собак любишь?
Мне почему-то вспомнился «Карлсон» вторая серия, когда у домомучительницы мадам Фреккенбок спросили «любит ли она детей?».
– Как Вам сказать? Безумно! И собак, и детей, – откликнулась я, – согласна, конечно.
– Тогда бери шёку, совок и вперед! Смотри за Ритой.
– Обязательно. А за псиной твоей, конечно, нужен непростой уход! Ничего, что она не любит и презирает меня. Ладно, разберемся, – проглотила я подкатившую к горлу тошноту от вида какашек.
Когда хозяйка ушла, оставив меня с ведром воды, тряпками и еще с кучей спецприборов для создания домашнего уюта, я ткнула ногой дверь Стефановской спальни. Вы знаете анекдот про Кутаисский автовокзал? Так это вовсе не про него, а про комнату отрока.
На Кутаисском автовокзале один командировочный ищет туалет. На его вопрос местный житель отвечает:
– Зачем тебе он? Если только в дверях на ладонь накакаешь и сам внутрь забросишь. Зайти-то все равно невозможно!
Но, по большому счету, когда мы договаривались, о собачке не было сказано ни слова, а тут только за ней неделю убирать надо. Интересно, сколько времени эта квартира не видела швабры? И почему? Вроде, не траур. Не было Фреккенбок? Так тут же двое недорослей вполне детородного возраста. Но, видно, им в даже в голову не может придти, что квартиру можно убирать. Сгорела лампочка в люстре – надо вызвать электрика; плохой напор в кране, забился фильтр – пригласить гидравлика. Собачьи хм-хм – взять в дом домработницу. Занятная психология…
Я вышла на кухню. Мадам Рита, не поменяв позы, лежала торфяным пластом в углу, явно презирая жизнь во всех ее проявлениях.
– Лежит, зараза. О, да, да, вот она какая – собачья доля! Это у кого из нас, простите, собачья? У тебя, ленивая плесень, которой неохота своих же блох погонять, или у меня, – в подвале и со шваброй в мозолистых руках, чистящей Ваши…, простите, не при дамах будет сказано!..
Прошел месяц.
Всякий раз я убирала в квартире на столько тщательно, что утром, идя на работу, мечтала о том, как сегодня отдохну. То есть приготовлю только обед. Везде ведь чисто! И всякий раз, входя в дом, я поражалась той патологической настойчивости, с которой он загаживался вновь и вновь. Помните, раньше было выражение «прошел Мамай?», какой «Мамай?!» Тут прошли и Мамай, и Хан Батыр с Мазепой под ручку.
Я пыталась понять, как можно ухитриться оставлять трусы в кухонной раковине, а в кровати сальные и томатные пятна с коробками от пиццы? Ничего не поделаешь – потомственная аристократия! Отец хозяйский был каким-то там главным врачом чего-то (его портрет висит в кухне прямо над Риткиной палаткой), а дед заседал в какой-то думе.
– Русская, ты что, не знаешь, что трусы гладить надо, а не в ящик мне пихать? – это Наташа достает из комода ворох разноцветных веревок под названием «стринг». Их, как выяснилось, я должна гладить.
Кстати, как оказалось, я должна гладить и баскетбольные носки Стефаноса сорок шестого размера, больше похожие на трубы для центрального отопления, чтоб «микробы умерли». Зато «постельное белье гладить не надо». И они были совершенно правы, ведь под горячим утюгом эта старая ветошь могла бы распасться на нитки. Я и это старалась понять: хозяйка, тратившая по 40000 драхм на фирменную майку для Стефаноса, почему-то не покупала себе нормального постельного белья и ложилась в кровать прямо в туфлях на гигантской шпильке.