Закон сохранения добра. Девять пьес для моего театра - стр. 5
что часть твоя, намаявшись во свете,
в раю не станет Бога потешать —
Худого Скудоумца с кислой рожей…
Но Князя Тьмы боготворить и обожать!!!
(долгая пауза)
Но, сице может статься, кары божьей
ты убежишь; и доброхотный Бог
приимет душу в горний свой чертог!
КАНДИД
Я ведаю, вы – бесы – сладкогласны,
но вам меня не подкупить;
раз суждено мне сгинуть преждечасно —
покоен я – так, знать, тому и быть…
Поди, бес, прочь…
АГГЕЛ
(встав со стула, возбуждённо)
Безмозглое создание,
пойми, Кандид, жизнь после смерти – сказки,
кретинами придуманы, дабы страдания
земные преуменьшить… Без подсказки,
помысли сам: что тело без души? без тела дух?
(Кандид молчит)
Печальный остаётся подвести итог:
лишь в триединстве всемогущен Бог
и горее сам Человек. Ты слеп и глух,
твоя Душа – совсем не Ты… Поэт,
лишь распадутся доли – жизнь сойдёт на нет;
опомнись, ото сна отверзи очи!
Жизнь – скудный зимний день, а детель к ночи:
и хладно тело в прах оборотится;
эфирный дух, немедля, прочь умчится;
низвергнется аль воспарит душа…
И всё! Что дале? Дале? Ни шиша,
прости вульгарность…
КАНДИД
Я тебе велел:
поди, Бес, прочь! Но ты не захотел…
АГГЕЛ
(поправляя)
Не захотела…
КАНДИД
Я тогда уйду…
(собирается уходить)
АГГЕЛ
(останавливая Кандида)
Не надо…
я удаляюсь – се кака награда
за истину, поведанную мной…
КАНДИД
Ты здесь ещё?
АГГЕЛ
(махая руками, как крыльями)
Лечу, теку… не ной!
(в сторону)
Поне, камо мне ноныче спешить…
(Кандиду)
Подохнешь ты, а мог бы долго жить…
Раскинь умом, ведь ты ещё так молод,
ещё крепка рука, и к жизни голод
ещё силен…
КАНДИД
Пошла ты… вон!
Аггел уходит со сцены.
Явление пятое
Кандид один. В волнении ходит из угла в угол и декламирует с листа только что написанное стихотворение.
КАНДИД
«Шли годы, рос я, как и глупость;
а, повзрослев, прозрел и вот,
когда невыносимо стало мне
себя не самоистезать – казнить!
при этом не испытывать страданья
в людском аду, с которым дантов ад
в сравненье никакое не идёт —
я грудь взломал – чугунную ограду,
запущенного сада, в коем сердце,
моё почти ручное сердце,
казалось растревоженным зверьком,
намеренным вцепиться в вашу глотку,
чтоб разорвать все бранные слова,
извергнутые вами с пенной злобой
в моё, улыбкой неприкрытое, лицо…
Я выпустил зверька на волю,
боясь, что по нелепости себе
я причиню необратимый,
разящий вред, оставивши в саду
его без надлежащего присмотра;
мне о последствиях не думалось —
ужель моё разгневанное сердце
способно изменить наш мир застывший,
окостеневший навсегда в своём пространстве,
увы, неизменяемом и невменяемом, как я?
Из грубого обломка хрупкого ребра,
как Бог, когда-то сотворивший Еву,
я миру изваял младенца и нарёк,
сомнительным, но сладострастным звуком: Правда!
Я нянчился с ним долго, безуспешно —
но в волчьей стае непреклонных кривд и догм
(будь то детёныш человека даже)
взрасти лишь волк и может;
и что с того, что будет он умней
и предприимчивей своих единомлечных братьев?..
Да… первый опыт мой закончился плачевно;
сей мир, с израненной своей душой,
без сожаления всякого покинул я,
дабы обдумать: как мне дальше жить?
как переломить сей жизни ход обратный,
обратный, ибо будущего нет…
(Бо с каждым часом, днём всё дальше
нас в прошлое уносит буйная река
с названьем Время, коя всех:
и смертных, и смердящих —
лишает сладостных надежд на долгое грядущее);
и как предупредить текущие деянья
моей во зло рождённой дщери —