Загадка для благородной девицы - стр. 53
– Да ради бога! – легко согласился тот. – У меня как раз наличность кончается.
– Сколько?
Ильицкий пожал плечами:
– А ты бы, Андрюша, во сколько оценил эту штучку? – Смотрел он при этом мне точно в глаза, и взгляд его был еще более отвратительным, чем речи. Щеки мои тотчас вспыхнули. А Ильицкий, не отпуская моего взгляда, наклонил голову и все‑таки счел нужным добавить: – Я о брошке, разумеется.
– Довольно! – вскрикнула я громче, чем следовало. От ненависти и возмущения сердце мое колотилось где‑то в горле, а лицо пылало. – Желаете частушку? Слушайте!
Право, не знаю, зачем я это сделала. Унять их неуместный торг? Уязвить Ильицкого? Доказать ему, что я все могу – в том числе и по‑русски спеть, коли придется?
Повадки очаровавшей меня крестьянки Настасьи как будто родились во мне сами, из ниоткуда. Я уперла руки в бока, вскинула подбородок и, звонко ударив каблуком о пол, запела что‑то из ее репертуара. И вот уж чего не ожидала: на втором куплете за спиной вдруг раздался переливчатый звон гитары – в тон моим частушкам. Я оглянулась – это Михаил Александрович пришел на помощь. Обрадовавшись поддержке, я притопнула еще раз и запела даже задорнее.
Ильицкий глядел на меня хмуро, из‑под бровей, но мне уж было все равно. Мне было весело! Когда гитарный проигрыш зазвучал громче и бодрее, с характерными переливами, ничуть не уступая балалайке, что я слышала в деревне, я и вовсе вошла в раж. Отбивая дробь каблуками, сперва легонько, а потом все сильнее и сильнее, быстрее и задорнее, я прошлась полукругом меж всеми. С удовольствием прочла восхищение на лице Андрея, а когда поравнялась с Ильицким, вдруг сделала выпад к нему. Он отшатнулся, может быть, боясь, что я залеплю ему пощечину за его выходки. Но я лишь выхватила из нагрудного кармана его сюртука треугольником сложенный платок. Лихо взмахнула им над головой, подобрала подол юбки, так мешающий мне, и заплясала еще скорее – притопывая каблуками, закружилась, видя лишь мельтешение лиц и чувствуя неподдельный восторг от этого простого веселого танца и от себя самой в нем. И лишь когда выдохлась окончательно, перегнулась пополам, до земли поклонившись аплодирующим мне зрителям…
– Браво! – воскликнула Натали уже не в первый раз, схватила из ближайшей вазы букет сирени и бросила к моим ногам. – Браво, Лидушка!
Мне ничего не оставалось делать, как подобрать тот букет и раскланяться теперь уж, как настоящая артистка в театре. А после я обернулась к Ильицкому и с деланой небрежностью протянула ему его платок.
– А теперь отдайте брошку, – потребовала я.
Ильицкий был единственный, кто мне не хлопал. Но и спорить в этот раз не стал, отдал молча. Только потом буркнул, как будто про себя:
– Француженка, значит… ну‑ну. И чтоб вы знали, в этой частушке изначально были другие слова.
– Да‑да, – подхватила я, – про Европу я сама сочинила – желаете услышать в том виде, в котором слышала я?
Кажется, я осмелела настолько, что и впрямь готова была спеть ему эту частушку со всеми ее des obscénités[3] и даже сделала уже шаг к центру гостиной и снова подбоченилась.
Ильицкий не возражал, но вот Лизавета Тихоновна немедленно вскочила с места:
– Не стоит, Лидия, довольно! Вы и так нас всех сегодня удивили. Господа, прошу всех в столовую…
– Ну вот, всегда на самом интересном месте, – недовольно изрек Ильицкий.