Забытая Тэффи. О «Титанике», кометах, гадалках, весне и конце света - стр. 15
Я на баш-шню входил и дрррожали ступени
И дрррожали ступени под ногой у меня!..[65]
Подходят два студента и долго смотрят на Бальмонта.
– Слушай, а ведь он пьян, – решает наконец один.
– Пожалуй, что и пьян, – соглашается другой.
– Ну, это уж его дело. А вот, скажи, зачем около него все дома кривые?
– Хо! Это-то и есть самое главное. Символизм! Здесь не только портрет поэта, но и его миросозерцание. Все фундаменты на боку…
Декадентствующая дама тихо стонет и отходит прочь.
– Портрет Ционглинского – прекрасный портрет, – гудит чей-то бас. – Только зачем он не прячет картин? Зачем позволяет детям пачкать? Вон и по лицу его «Ученого» кто-то всей пятерней по мокрой краске смазал. Нельзя детей распускать.
Перед карикатурами Щербова целая толпа. Благообразный генерал дает объяснения.
– Вот это «Школа критиков». Кравченко обучает Лазаревского, Фролова и Розенберга, а у окошечка подслушивают Куинджи и Беклемишев. А это художник Браз в своей мастерской, – указывает он на вторую картинку. – Третья карикатура изображает Василия Ивановича Немировича-Данченко; знаменитый писатель в испанском костюме несется на велосипеде по своей квартире и в то же время пишет роман. В дверях стоит молодой беллетрист Брешко-Брешковский и с благоговейным ужасом смотрит на приемы творчества маститого Василия Ивановича.
В картинке столько движения, столько экспрессии и комизма – и в позе упавшей кухарки, и в физиономии оторопевшего Брешко-Брешковского, что самые хмурые лица, глядя на нее, начинают невольно складываться в улыбку.
– Хорошо, черт возьми! – восклицает какой-то молодой человек. – Только если бы не каталог, так я, признаться сказать, думал бы, что это и есть настоящие картины, а все остальные – карикатуры!
В пульсе города[66]
Шляпка – c'est tout[67].
Из разговоров
Весна идет!
Профессор Кайгородов[68] уже приветствовал не то сыча, не то грача…
На дамских шляпках расцвели первые розы.
Сердце Петербурга – Гостиный двор – бьется и трепещет под наплывом «весенних настроений». По всем проходам этого гигантского сердца с утра до ночи неустанным шумным потоком движется толпа покупательниц.
Каких только нет между ними!
Дамы покупающие, дамы изнывающие, дамы просто созерцающие. Дамы с картонками, дамы со свертками, дамы с мужьями…
– Анна Николаевна! Вы куда бежите?
– Простите, милочка, не узнала вас… Я так измучена… Шестой час, а я с утра здесь. Нужно было купить пол-аршина ленточки… Муфту потеряла, не знаю где… И кошелек, оказывается, дома забыла!..
В магазинах давка и теснота.
На прилавках «хаос первозданный». Покупательницы толкаются, наступают друг другу на шлейфы, и раздающееся при этом томное «pardon» звучит как самое грубое русское «о, чтоб тебе!».
Измученные приказчики к трем часам дня уже теряют всякую логику.
– Возьмите этот помпадур-с, – говорят они, развертывая материю. – Ново! Оригинально! Ни у кого еще нет – для вас начинаем. Будете довольны! Все хвалят. Вчера шестьдесят кусков продали!
– Послушайте, я просила синюю, а вы мне показываете зеленую!..
– Совершенно наоборот – это зеленая-с!
– Да что я, не вижу, что ли! И вообще она мне не нравится…
– Совершенно наоборот – очень нравится-с!
– Сударыня! – раздается сладостный голос. – Пожал-те наверх. Получите разнообразие!..
– Мальчик! Проводи мадам!