Забытая Тэффи. О «Титанике», кометах, гадалках, весне и конце света - стр. 12
Но чем дальше, тем советы портнихи становились хуже.
Миленький костюмчик «Амур и Психея», говорила она. Коротенькая юбочка и стрела в руке.
Лицо тетушки багровеет.
– Милая моя! Я вас пригласила не для издевательств!
Портниха плачет.
– Chère tante! Не волнуйтесь, – успокаивает тетушку cousin Жорж. – Костюмов масса, нужно только вспомнить.
Вот недавно один мой приятель нарядил жену сахарной головой. Гениально придумано! Обернул ее всю синей бумагой, на глаза надвинул белый колпак – точно сахар! Он за ее спиной с двумя актрисами поужинал, а она и не заметила!
Наконец костюм был выбран, и если бы Жорж своей ветреностью не испортил дело – все было бы хорошо. Тетушка нарядилась турчанкой, а он взял да и брякнул (passez moi le mot[58]):
– Какой у вас бравый вид, тетенька, вы в этих шароварах, тетенька, похожи на запорожца!
Все пропало! Тетушка надулась, и мы с трудом уговорили ее отправиться в бальном туалете.
Я ехала вместе с Жоржем. Настроение на улице самое праздничное, масленичное. Звенят бубенчики веек[59], бранятся извозчики, свистят городовые… Charmant! Жорж даже вдохновился и начал сочинять премиленький экспромт:
Весной от вейки веет…
Но дальше он сочинить не успел, потому что от нашего дома до Дворянского собрания всего каких-нибудь три четверти часа езды.
Приехали. Подвигаемся по убранной цветами лестнице, входим в зал. Публики много, но костюмов мало, и то все какие-то загадочные.
Тетушка, в воображении которой уже перебывало столько костюмов, берет на себя объяснять вам.
– Chère tante, – спрашиваю я, указывая на господина в белом коленкоре. – Что это, индус или… просто не успел одеться?
– Гм… гм… – отвечает тетушка.
А вот еще костюм: барышня как барышня, только на голове кусочек кисеи. Мы долго недоумеваем.
– Костюм безнадежной невесты, – решает наконец Жорж, и мы идем дальше.
Мимо нас проходит толстый господин, весь завернутый в простыню. Поверх простыни на голову надета широкополая шляпа.
– Костюм курского помещика, возвращающегося с купанья, – догадываюсь я.
– Finissez, ma chère[60], – это просто туземец, – говорит tante Мари тоном знатока.
Публика все прибывает. Появляются разные знаменитости художественного и артистического мира. Я узнаю Каразина, Тартакова, Самойлова.
– Finissez, – прерывает меня тетушка. – Какой там Тартаков, Самойлов. Просто загримированные под Тартакова да под Самойлова. Меня не собьешь!..
Если так – то пречудесно загримированы. Я даже подошла к господину под Самойлова и предложила ему билетик на приз[61], но он не взял и как-то странно посмотрел на меня… Не понимаю…
– Вяльцева здесь! – говорит кто-то в толпе. – Вон там, в киоске.
– Быть не может!
– Ей-богу, она! Во всей своей личной неприкосновенности.
Вдруг тетушка судорожно хватает меня за руку.
– Ах! Как он хорош! Ах! У меня даже висок заболел… Ах! Красный плащ!
Мимо нас проходит молодой скульптор Фредман-Клюзель в костюме тореадора.
Еще мгновение, и тетушка, вырвав призовые билетики у меня, Жоржа и подвернувшегося тут же испуганного студента, уже мчится по направлению красного плаща, сокрушая ноги и шлейфы, попадающиеся на пути.
Вернулась она к нам не скоро, была рассеянна и тяжело вздыхала.
Мы снова занялись костюмами.
Обратили внимание на трех цейлонцев. Руки и лица вымазаны коричневой краской, платье сшито из рогожи, распространяющей вокруг себя запах, ничего общего с одеколоном не имеющий.