Янки при дворе короля Артура - стр. 33
И во все эти часы испытания, когда я то промерзал до костей, то горел, как в огне, один неотвязный вопрос вертелся в моей усталой голове. Как люди могли носить такое ужасное вооружение? Как могло продержаться оно у нескольких поколений? Как могли люди спать ночь, зная о предстоящих мучениях следующего дня?
Когда, наконец, пришло утро, я был в самом отвратительном состоянии. – Я был измучен бессонницей, утомлен бесплодными попытками заснуть, все мои члены ныли и болели, я хотел есть, хотел взять ванну, чтобы прогнать несносных насекомых и, ко всему этому, страдал приступами ревматизма. А как чувствовала себя высокорожденная, благородная и титулованная аристократка девица Ализанда ла-Картелуаз? Она была свежа, как белка, спала всю ночь, как убитая, что же касается ванны, то вероятно ни она и никто другой из благородных жителей этой страны не имели об ней понятия, потому и не нуждались в ней. С точки зрения наших современников эти люди были немного культурнее самых обыкновенных дикарей. Благородная леди не проявляла даже ни малейшего желания позавтракать-это тоже признак дикости. Британцы того времени привыкли голодать во время путешествий, но только предварительно они наедались на несколько дней, как это делают индейцы. То же самое, вероятно, сделала и Сэнди.
Мы отправились в путь до восхода солнца, причем Сэнди ехала, а я ковылял сзади. Через полчаса мы встретили целую толпу несчастных оборванных людей, которые пришли сюда чинить то, что называлось дорогой. Они униженно, как рабы, приветствовали нас. А когда я предложил позавтракать с ними, они были так польщены и так ошеломлены моим снисхождением, что долго не верили в серьезность моих слов. Моя леди презрительно сжала губы и смотрела в сторону. А когда она услыхала мои переговоры относительно завтрака, то сказала, что могла бы поесть и с другими скотами.
Замечание это смутило несчастных оборванцев только потому, что относилось к ним, но не потому, чтобы они были обижены или оскорблены им. А между тем они вовсе не были рабами, по иронии закона и названия они были свободные люди. Семь десятых свободного населения страны принадлежали к их классу и званию. Это были мелкие «независимые» фермеры, ремесленники и т. д., составляющие, в сущности говоря, нацию денствующую, приносящую пользу и достойную уважения. Вычеркнуть их, значило вычеркнуть нацию и оставить ненужный сброд, в виде ленивых бездельников, занимающихся в большинстве случаев опустошением и разрушением и не представляющих никакой действительной ценности в жизни.
И вот, по какой-то остроумной идее, это позолоченное меньшинство вместо того, чтобы быть в хвосте процессии, к которой оно принадлежит, шествовало с поднятой головой и с развевающимися знаменами, в другом конце ее.
Даже разговор этого кроткого смиренного народа звучит как-то странно для американского уха. Будучи свободными, они не могут оставить своих владений без разрешения своего лорда или епископа. Они не могут изготовлять свой собственный хлеб, а должны молоть свое зерно на мельнице лорда или епископа, печь хлеб в их пекарнях и, конечно, за все это платить деньги. Они не могут продать клочка собственной земли, не заплатив приличного процента с полученной суммы, и также не могут купить клочка, не вспомнив о кассе епископа или лорда. Они должны даром жать их рожь во всякое время, оставляя свою осыпаться или гибнуть от непогоды. Они позволяют им сажать фруктовые деревья на своих полях и затем переносят неприятности, если неосторожные сборщики фруктов разбрасывают плоды вокруг деревьев. Сами же они должны заглушать свой гнев, когда их господа во время охоты галопом скачут через поля, безжалостно вытаптывая все результаты долгого и упорного труда. Они не имеют права держать голубей и должны терпеливо сносить, когда стаи птиц с господских голубятен налетают на их хлеб и уничтожают его. Из страха жестокого наказания они не смеют убить птицу, принадлежащую господину. Когда, наконец, жатва собрана, появляется целый ряд хищников для сбора дани: впереди всех церковь запускает свои длинные руки за своей десятиной, затем комиссионер короля берет свою двадцатую, затем люди господина захватывают изрядную часть из оставшегося. И только после всех этих господ обобранный свободный человек может свободно ссыпать в житницу остатки, если о них еще стоит беспокоиться. И затем налоги, налоги и без конца…