Я жила в плену - стр. 3
Максим непроизвольно сжал в кулак правую руку.
– Не люблю находиться у воды. Такая вот у меня фобия.
– Что же вы чувствуете, живя в городе, где озеро – место притяжения, главная достопримечательность?
– У меня другая фобия: меня страшат водные потоки и горные реки. Спящая, спокойная вода меня не пугает, даже успокаивает. Я обожаю озеро.
Лиза Катарини что-то записала в блокнот в черной кожаной обложке, потом ободряюще взглянула на Максима, ожидая продолжения рассказа.
– Вскоре я натыкаюсь на участок земли, заросший мхом, вижу толстое дерево, прижимающееся к высокому утесу, и это место кажется мне идеальным убежищем. Ночь наступает как-то вдруг, я лежу на сухих листьях в своем случайном укрытии и дрожу от холода.
– Что вы чувствуете в этот момент?
– Ненависть. К родителям, к Богу. Потом ее вытесняет страх.
– Чего вы боитесь?
– Умереть в лесу. Я ребенок, родители должны защищать меня, а не подвергать опасности… дав благословение. В какой-то момент приходит желание умереть: я надеюсь, что им будет ужасно больно, что они с ума сойдут от горя.
Доктор снова пишет на разлинованных страницах.
– Среди ночи я внезапно слышу крики. Так вопят в агонии. Сначала мне кажется, что это голос ребенка, тоже ставшего жертвой родителей-святош. У меня появляется надежда: может, вдвоем будет легче дожить до утра? Я иду, ориентируясь на звуки, и вижу на поляне среди деревьев лиса. Луна освещает несчастного раненого зверька, чья лапа угодила в металлический капкан. Лис издает жалобный стон, рвущий мне душу, я чувствую эту боль как свою собственную. Мы с лисом – две горюющие души, жертвы чужого безумия. Я осторожно приближаюсь и сажусь на корточки в метре от него. Дрожь унялась, мне больше не холодно. Вид маленького, невинного, страдающего существа так печален, что я чувствую жизненную потребность помочь ему. Я сосредоточен на лисе, мои страдания больше не имеют значения. Животное вновь стонет, но я не понимаю, просит он помощи или умирает. Я протягиваю руки, чтобы погладить лиса, успокоить его, попытаться получше разглядеть рану, но он поводит ушами, свирепо скалится, показывая острые клыки, злобно рычит, а потом резко поворачивает голову и, клацнув зубами, задевает мое запястье. Хорошо, что в последний момент я успеваю отдернуть руку. Глаза лиса горят, он то и дело скалится и очень напоминает волка. Я возвращаюсь в свое укрытие в надежде, что эта бесконечная ночь когда-нибудь да завершится, и плачу до самого рассвета.
Максим умолкает.
– Можете объяснить причину этих слез?
– Сначала все дело было в обиде. Я хотел спасти бедного лиса, а он отверг мою помощь. Теперь я понимаю, что это была нормальная реакция, но тогда мою душу затопила печаль. Два беззащитных существа могли бы поддержать друг друга: я вытащил бы его из капкана и промыл рану, а он бы меня согрел – я уже представлял, как мы спим в обнимку в его норе. В этот момент я получил доказательство того, что никакого Бога на самом деле нет. Вообще-то, я и раньше так думал, но теперь сомнений не осталось. Для меня нет ничего хуже. Бога нет. Он оставил невинную душу кричать от боли в стальных челюстях капкана и позволил моим рехнувшимся на религиозной почве родителям мучить своего ребенка Его именем.
– Значит, вы совсем лишились веры?