Я твоя навеки, ты мой навсегда - стр. 27

Я готов был рвать и метать. Бить морды и сражаться насмерть, лишь бы отвадить всех, кто втайне её разглядывал и – уверен – мечтал подкатить.

Многих останавливал факт, что она не одна. Заявись Бояркина без королевского сопровождения, уже б отбоя не имела от мужчин, желающих с ней перемолвиться словом.

Возможно, мне всё это казалось. Воспалённое воображение дорисовывало то, чего не было и не случится никогда. Но я так завёлся, что плохо соображал, потому что перед глазами, как красная тряпка для быка, – Илонкино платье.

– Ты прости, друг Островский, но она шикарная, – разродился эпитетами Белов. Сразу же захотелось его двинуть чем-нибудь, чтобы перестал пялиться и мечтать.

– Стёпа, – сказал я ему, зная, что он терпеть не может, когда его бывшим именем называют. Ну, не то чтобы смертельно, но на людях он предпочитал оставаться загадочным Стефаном Беловым с другой планеты и не от мира сего, хотя каждый, кто смотрел на его картины, понимал: он здесь родился, потому что только наш человек может рисовать старые улочки и здания столицы с такой любовью и фанатизмом, – побойся бога. Ты уже трижды был женат, чего тебе неймётся? Оставь Бояркину в покое.

– Дважды, – поправил меня педантичный временами Белов. – Два раза на одной и той же женщине – не считается.

Угу. И то, что у него трое детей – тоже так, мелочь пузатая, вообще под микроскопом не рассмотреть. Когда он начнёт к Илонке шары свои подкатывать бильярдные, я ей невзначай об этом расскажу. А то знаем мы эту богему – запылал костёр в штанах – и понеслась душа по кочкам.

– Она ж не женщина, – попытался он оправдаться, – а муза! Внезапно подаренное мирозданием вдохновение!

Стёпу не на шутку трясло. Я помнил этот немного сумасшедший взгляд, усиленный толстыми линзами.

– Вот что, – подтолкнул я к нему резиновую Юлю, – я дарю тебе новый арт-объект. Молодой, перспективный, свежий, как дыхание сакуры. От сердца отрываю. И не благодари!

И пока Белов хлопал глазами, а Юля всё так же улыбалась, как Гуинплен, я вырвался на волю. Аж дышать стало легче, когда от них избавился.

За эту внезапную парочку можно не беспокоиться: Юля – хек, Белов – джентльмен. Он порядочный, девушку на произвол судьбы не бросит. Не то, что я. Но мне нужна передышка и перезагрузка. Перед аукционом я Юлю заберу и дам ей возможность потратить деньги. Пусть купит какую-нибудь Стёпкину картину – я не против.

Пока я решал глобальные проблемы, под кодовым названием «как отделаться от докучливого сопровождения», Бояркина как сквозь землю провалилась. Вот только что мелькало её красное платье, да так, что в глазах рябило, и вдруг – бац! – нету её.

Пока я раздумывал, куда приложить свою внезапно обретённую свободу и прислушивался к внутренним ощущениям, полегчало ли мне, когда Илона перестала мозолить глаза, взгляд мой наткнулся на Ястребовского, который явно скучал с бокалом шампанского в руках.

На картину Белова он смотрел так, будто это карта сокровищ, он никак не может её прочитать, а ему надо – позарез надо понять, где же спрятаны золотые пиастры.

– Основа этой картины – ветер, – подошёл я к нему поступью ягуара. – Воздух, что пронизывает вечерний сумрак, прорывается сквозь голые ветви деревьев и шепчет голосами ушедших поколений.

Ястребовский встрепенулся и уже по-другому посмотрел на Стёпкину мазню. Поднатужившись, я ещё и не такое мог выдать. Ему ж надо, а мне не жалко. К тому же, это повод продолжить знакомство, которое обязательно перетечёт в плодотворное сотрудничество.