Я стану твоей тьмой - стр. 40
— Я боялся, что больше никогда не увижу тебя, — прошептал он.
А она в ответ не решалась даже вздохнуть, чтобы не спугнуть видение. Да, все верно — именно видение: она отказывалась верить, что все происходит на самом деле. Скорее всего, и сама Анна, и Леший давно умерли: он — на старом диване, а она — на том серо-зеленом коврике у входа в спальню, потому что настоящий Леший никогда не был с ней ласков, не был благодарен и уж, конечно, никогда не смотрел на нее так…А этот совершенно незнакомый девушке Леший приподнялся и потянулся к ее губам, обжигая теплом, забирая остатки воздуха, заставляя дрожать и трепетать в его объятиях.
Целовал, словно она стала для него единственным источником жизни, словно задыхался и дышал этим жадными поцелуями. Руки, еще недавно слабые и безвольные, обвивали ее плечи, прижимали к телу, вынуждая забыть о том, что он ранен и что рана может опять открыться.
— Как же я по тебе скучал, — прошептал в губы, целуя подбородок, шею, спускаясь к острым ключицам.
Анна лишь на мгновение закрыла глаза, позволяя себе эту маленькую слабость, согреваясь его теплом и жаром, который змеился по коже от новых поцелуев и смелых прикосновений. Мир на мгновение перевернулся с ног на голову, когда мужчина подмял ее под себя, нависая сверху, торопливо расправляясь с тугой шнуровкой платья и едва ли не рыча от нетерпения.
Сердце Анны испуганной птицей рвалось в груди, ударяясь о ребра, заставляя сжимать от боли губы, пряча жалобные стоны. Что это с ней? Страх? Да, вероятнее всего: никто и никогда не делал с ней ничего подобного, и она никогда бы не позволила, но сейчас… Сейчас она все еще пребывала в другой, вымышленной реальности, наверное, где-то за чертою жизни и смерти, где-то в иной вселенной, где два чужих друг другу человека становятся единым целом, взаимозависимыми и неделимыми.
Она дрожит, всхлипывает и кусает губы, желая и боясь своих желаний, и, где-то глубоко внутри, боясь того, что будет после. Правда, сейчас кажется, что этого после никогда не случится: есть только настоящее, лишенное прошлого и будущего.
Леший отбрасывает платье в сторону, как ненужную тряпку, стаскивает с плеч сорочку, касается ладонью груди, вынуждая девушку испуганно ахнуть и прикусить губу, а потом накрывает сжавшуюся от холода и возбуждения вершинку ртом, терзая и лаская, снова и снова опаляя жаром своего дыхания.
Анна дрожит, слепыми пальцами запутывается в его волосах. Она не в силах разомкнуть веки. Как же страшно осознавать свою беспомощность и просто плавиться от его рук, губ, языка…
— Мой Лисенок, — шепчет он, возвращаясь к ее губам, неистово целуя и требуя большего и забирая желаемое без единого намека на сопротивление.
Анна откликается на его голос и открывает глаза, глядя в его затуманенным взором.
— Лисенок, Лиса… Алиса, — ласково шепчет он, целуя нежную кожу за ушком и снова спускаясь ниже.
Анна вздрагивает, пытается встретиться с ним тревожным, испуганным взглядом, касается ладонью лба, слишком горячего, почти обжигающего ладонь.
«Это не ОН. Это не мой Леший! Это чужой — ЕЁ мужчина, офицер, раненый на мосту и брошенный умирать с именем другой женщины на губах».
Всего несколько торопливых ударов сердца, пара коротких мгновений и сонная реальность рассыпается, словно слепленная из песка скульптура. Нежные поцелую кажутся колючими и ранящими, ласковые руки чужими и грубыми, каждое новое касание болезненно острое и опасное, как лезвие клинка.